Олег Демидов - Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов

Для этого цикла Анатолий Борисович взял старый имажинистский сборник и переработал свои стихи. А в предисловии объяснил:

«У меня никогда не было архива и не было в домашней библиотечке моих книг. Ну, две-три, причём совершенно случайных, а не любимых. Друзья и добрые знакомые разводили руками – одни с удивлением, другие возмущаясь: “Даже собственных книг не имеет!” И стали, от случая к случаю, преподносить мне мои “уники”. Изредка они появлялись в букинистических лавках. Как-то одна добрая душа принесла “Стихами чванствую”. Разумеется, с дарственной надписью. Привожу её: “Обычно поэты дарят свои книжки читателям. На сей раз наоборот – читатель преподносит книжку поэту с пожеланием всяческих успехов”.

На досуге я перечитал книжицу, изданную в 1920 году. Стихи мне не понравились. Но почти в каждом попадались, на мой взгляд, две-три хорошие строчки. Стало жаль, чтобы они затерялись в куче словесного мусора. И вот, тщательно отделив их от чепухи, я вокруг каждой “жемчужинки” (важно сказано!) написал новые стихотворные строчки, учтя при этом свой некоторый опыт, драматический и в прозе.

Вспомнилось также, что когда-то я говорил: “Заниматься писанием стихов, более или менее настоящих, можно и должно только в наивном возрасте, т.е. до двадцати пяти и после шестидесяти”. Сейчас наступил, к сожалению, мой второй “наивный возраст” – после шестидесяти.

Так появился этот цикл – почти новый. Я назвал его “Поэт и женщины”».

Интересно, наверное, показать, как старые стихи превращались в новые.

Была, например, поэма «Сентябрь» 1920 года, где Мариенгоф заявлял:

А после (1958 год) появилось стихотворение «Слова. Слова. Слова»:

Но были в этом цикле и совершенно самостоятельные стихи, не похожие на ранние.

Мило, горячо и оригинально. А старые стихи от переделок не портятся, а только приобретают новые смыслы.

О любви Мариенгофа к путешествиям мы не раз говорили. Настала очередь последнего из них – в Абхазию. Поэтическое письмо Эйхенбаумам из Гагры (1957 год) мы уже приводили. Поэтому начнём с мемуаров.

«Мы жили в Пицунде, – пишет Мариенгоф о поездке 1958 года. – Это Абхазия. Это под синим небом тёплое море, такое же красивое, как все тёплые моря. Это берег в мелкую округлую гальку, к которому с гор спустились сосны. Пятисотлетние сосны и постарше. Нам особенно нравились те, что постарше. Мы могли их обнять только вдвоём с Никритиной. Рядом с ними наши подмосковные вековые сосны казались тонкими юными деревцами. Я был так увлечён Пицундой, что даже перестал читать газеты. А у себя дома, в Ленинграде, они мне казались столь же необходимы, как две утренние чашки крепкого кофе. Мы с Никритиной ходили и ходили по толстым мягким коврам из жёлтой хвои. До войны в царскосельских дворцах лежали почти такие же роскошные ковры». 483

Именно тогда, в Пицунде, Мариенгоф и Никритина узнали о смерти Зощенко. В январе этого же года умер Евгений Шварц. Ленинградские друзья уходили в вечность…

Приехали Мариенгоф и Никритина в Абхазию и на следующий, 1959 год. Опять в Пицунду. Обо всех радостях жизни докладывали Эйхенбауму:

«Да как они, эти сволочи, эти невежды-врачи смеют не пускать с нами нашего графа де-Боруха фон-Эйха в Пицунду? “Жара!..” Какая жара? Где она? В сосновой громадной роще, продуваемой насквозь легчайшим морским зефиром? Из неё по нежным коктебельским камушкам 25 шагов (сосчитано!) до 25 -градусного моря, всегда гладкого и чистенького, как твой, миленький, девственная кроватка.

“Вредно! Опасно для жизни!” Что опасно для жизни? Земной Эдем?.. Так господь бог не для того создавал его, чтобы уморить своего Адама! Может быть, вредны и опасны для жизни яблоки сорта “Шампань”, величиной в два кулака и стоимостью 6 рублей за кило? Или опасно для жизни, что поблизости и не пахнет ни одним подхалимом из Пушкинского Дома?

Кончен бал! В последний раз, Борька, как говорит Шкловский, ты не поехал с нами!»

И ещё одно:

«Значит, у нас – “Итак, итог”. Прожили в Пицунде 1 ½ месяца. Полностью потерян один день (т.к. не купались). С 28 августа стали перепадать дожди, а вот сегодня ( 3 -го) всю ночь и утро лил тропический – валились с неба водяные стены. Ан… уже собираемся к морю поплавать. Таковы, стало, субтропики.

Наши пицундские сосны несколько интересней, чем наши персоны. Поэтому расскажу о них, а не о себе. Эти особы почтенны и аристократичны. Лежим мы обычно на опушке, овеваемые морским бризом, под одной из них, примерно пятисот–шестисотлетней. А из рода они – “третичной эры” – то есть роду этому их два-три миллиончика лет. Вот, значит, полёживаешь так и чувствуешь себя полнейшим ничтожеством! Полезно… при моём-то самомнении. Между прочим, по-гречески “Пицунда” – это и значит “сосна”…

У нас тут грузинская академия всякие раскопки делает. Отрыли храмы, акрополь, бани, водопроводы, канализацию… Завидуем при нашем современном здешнем сральнике. Постепенно приспособились этим делом заниматься под аристократами. И сразу стало легче на свете жить. Самая прекрасная аллея у нас получила название – “каковая”…

Я у грузин оказался “великим”, “знаменитым”, “гениальным” автором “бессмертной книги” и “стихов”… Поэтому они, разумеется, очень мне понравились. Так и говорю теперь: “Самые тонкие, самые интеллигентные люди на земле – это грузины”.

Ираклий Андронников не в счёт – он полужидёнок, как и мы с тобой, Борушок миленький.