Олег Демидов - Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов

И вдруг накануне Гося Горбачёв звонит из Риги и сообщает, что снимается и быть не сможет. Этим он, конечно, ставил вечер под угрозу срыва. “Анна Борисовна, но ведь вместо меня есть кому играть…” Действительно, его иногда заменял молодой актёр. Но публика, покупавшая билеты, шла в первую очередь, к сожалению, не на Мариенгофа, а на киноактёра Горбачёва, и тот не мог этого не знать.

Что делать со вступительным словом? И вот тогда Анатолий Борисович обратился к Эйхенбауму. Старый Эйх не смог отказать другу, хотя ему, литературоведу, выступать на публике, пришедшей поглазеть на кинозвезду, было ни к чему. Когда объявили, что вместо Игоря Горбачёва вступительное слово будет произнесено профессором Б.М. Эйхенбаумом, по залу прошла волна разочарования, и хотя Борис Михайлович говорил хорошо – плохо говорить он просто не умел, – после его выступления, которое горбачёвский зритель слушал, разумеется, невнимательно, были всего лишь жидкие аплодисменты. Старик спустился в зал, чтобы смотреть, а через несколько минут оттуда раздался крик: “Эйхенбауму плохо!” Когда А.Б. Никритина сбежала со сцены, Эйх был мёртв». 485

Виктор Шкловский описывал произошедшее в том же ключе внезапной и ненужной смерти:

«Вступительное слово собирался прочесть один нестарый актёр, который понемногу становился эстрадником и этим прославился. Актёр не приехал на выступление. Поэт позвонил Б. Эйхенбауму и попросил выручить его.

Он сказал:

– Если вечер не состоится, я умру».

По версии Шкловского, Борис Михайлович пересиливал себя и сочинял вступительное слово, стараясь «сладить с чужой аудиторией».

«Когда Эйхенбаум вышел на сцену вместо актёра, вздох разочарования раздался в публике. <���…> Он попал в чужой зал. Он говорил – зал скучал. Окончил – молчание. Профессор сошёл в молчаливый, обиженный зал и сел в первом ряду.

Открылся занавес. На сцене начался скетч.

Борис Михайлович обернулся к дочери и сказал:

– Какой глупый провал!

На сцене уже играли, произнося немудрящие слова.

Вдруг артистка остановилась и прыгнула в зал: профессор сидел в кресле мёртвым. Для настоящего сердца художника случайной работы нет. Сердце готовилось поднять тяжесть. Штанга оказалась пустой. Жертва оказалась ненужной». 486

Ох уж эти мемуаристы!

Никто из них так и не сказал, что Эйхенбаум раньше уже выступал на точно таких же творческих вечерах. Только Ольга Борисовна, дочь великого филолога, случайно об этих вечерах обмолвилась…

Несчастная, нелепая случайность.

А может, и страшный рок над головой Мариенгофа?..

Уильям Шекспир родился 23 апреля 1564 года, умер 23 апреля 1616 года. Мариенгоф, как и его литературный учитель, тоже умер в день своего рождения.

Близкие и друзья знали о тяжёлой болезни писателя, но никто и предположить не мог, что всё настолько серьёзно. Анатолий Борисович держался мужественно, не подавал и вида.

«В последние два-три года своей жизни он тяжело болел, – вспоминал Израиль Меттер. – Но я не помню его больным. Даже когда он уже не мог без посторонней помощи подняться с постели, мне всё казалось, что этого не может быть, – сейчас он встанет, высокий, стройный, и легко пойдёт: его жизненная сила и ироническое отношение к своей хворости завораживали меня». 487

И вот всё случилось. Анатолий Борисович умер на отдыхе в Комарове.

«Ленинградское отделение Союза писателей РСФСР с глубокой скорбью извещает о смерти писателя Анатолия Борисовича Мариенгофа, последовавшей 24 июня 1962 г., и выражает соболезнования семье покойного».

Сначала эти сухие стандартные строчки напечатала 25-го числа газета «Вечерний Ленинград», а следом, 26-го числа, и «Литературная газета».

Всего две газеты – не слишком много для большого писателя. Наверное, это и позволило говорить о забытости Мариенгофа. Но на деле всё, как водится, было совсем иначе. Анне Борисовне Никритиной сыпались звонки, телеграммы и письма со всех концов страны.

В числе первых откликается Сарра Лебедева – не тратя слов и времени даром, прописывает чётко распорядок ближайших дней: « Только что узнала, еду в Москву, жду Вас или еду к Вам, позвоню. Целую».

Появляется и телеграмма от литературного бомонда Ленинграда:

«Вместе с Вами скорбим о кончине Анатолия Борисовича Мариенгофа, известного писателя, нашего автора.

Не обходится и без официальных представителей – дирекции партбюро месткома Большого драматического театра: «Дорогая Анна Борисовна! Искренне сочувствуем Вашему горю. Желаем Вам здоровья и бодрости».

Но у официальных представителей получается столь же сухо, как в газетах. Неподдельно искренние слова находят для вдовы совсем другие люди.

Из Пятигорска, где лечился писатель, пишет Аствацатурова, та самая «графиня Шерер», хозяйка квартиры, которую снимал Анатолий Борисович:

«Глубокоуважаемая Анна Борисовна!

Только сегодня прочла печальную весть о смерти Анатолия Борисовича, весть, глубоко поразившую и опечалившую меня.

Выражаю Вам сердечные соболезнования, желаю побольше здоровья, дабы легче перенести потерю многолетнего друга».

Григорий Абрамович Бялый, исследователь творчества Тургенева, Гаршина и Короленко, писал:

«Дорогая Анна Борисовна!

От всей души сочувствую вашему горю. Я знал о тяжёлой болезни Анатолия Борисовича, но его кончина для меня, как и для всех, явилась полной неожиданностью. Вспоминаю вечера, проведённые вместе у Бориса Михайловича. Примите моё самое искреннее соболезнование».

Высылают из Тарусы телеграмму супруги Николай Оттен (писатель, драматург) и Елена Голышева (блистательная переводчица зарубежной литературы):

«Только что узнали о несчастье, горюем вместе с Вами. Вы знаете, как мы нежно любим вас обоих. Очень зовём Вас пожить у нас в Тарусе и всегда просим помнить, что здесь Вы имеете верных любящих друзей».

Всеволод и Тамара Ивановы отправляют срочную телеграмму:

«Глубоко жалеем и горюем о смерти дорогого Анатолия Борисовича, высокоталантливого поэта и драматурга, замечательного современника нашего, просим Анну Борисовну принять наше соболезнование».

Следом за ними подключаются и другие «серапионы». Елизавета Полонская:

«Дорогая Анна Борисовна, Нюша, позвольте мне так называть Вас.

Узнала грустные известия из Литгазеты. Хочется Вам написать, сказать, что думаю все эти дни о Толе, вспоминаю его, каким он был в Комарове, уже беспомощным, но таким смелым духом, таким рыцарственным, таким добрым, внимательным к другим людям… Помню вечер какого-то московского капустника, когда он настоял, чтобы Вы уехали в Ленинград вместе с Ниной Ольхиной, как сказал мне: