Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Больше же всего тем и мотивов романа охватывает стихотворение «Влюбленность», представляющее собой краткое изложение его замысла: это и недоговоренность («И лучше недоговоренность…»), которую мы уже рассмотрели, и «ночная паника», и тонущий пловец (а также видение В. В. после коллапса: «<���…> плот, на котором лежал я, нагой старик <���…> скользящий в полную луну, чьи змеистые отражения струились среди купав»), и повторный сон о юной возлюбленной, который снится герою всякий раз, что он влюблен («покуда снится, снись, влюбленность»), и «потусторонность» («…моя фамилия начинается с „Н“ и имеет отвратительное сходство с фамилией или псевдонимом некоего <���…> болгарского, или вавилонского, или, быть может, бетельгейзийского писателя, с которым рассеянные эмигранты из какой-то другой галактики постоянно путали меня»), и «этот луч», и финальное «пробуждение».

Что, может быть, потусторонность / приотворилась в темноте. – Вера Набокова в предисловии к посмертно изданному сборнику стихов мужа (Анн Арбор: Ардис, 1979) обратила внимание читателей «на главную тему Набокова», потусторонность. Ближе всего, пишет она, он подошел к ней в стихотворении «Слава», «где он определил ее совершенно откровенно, как тайну, которую носит в душе и выдать которую не должен и не может». Употребление в стихах искусственного термина «потусторонность» оправдывается замечанием В. В., что это стихотворение «любовно-философское». Примечательно, что слово «потусторонний» в том значении, которое использовал Набоков, вошло в русский литературный язык, как указал Виноградов, сравнительно недавно, лишь в конце XIX века.

Оно было внушено идеалистическими системами немецкой философии, – продолжает Виноградов, – главным образом влиянием Шеллинга. Оно употреблялось сначала или как эпитет к слову мир («потусторонний мир»), или как субстантивированное прилагательное среднего рода <���…> По ту сторону – потусторонний – это переводы немецких jenseits, jenseitig. <���…> Слово потусторонний не отмечено ни одним толковым словарем русского языка до словаря Даля включительно. Широкое употребление этого слова в значении: «нездешний, загробный, неземной» в стилях книжного языка наблюдается не ранее 80–90-х гг. XIX в. Впервые ввел это слово в толковый словарь русского языка И. А. Бодуэн де Куртенэ. Он поместил его в словаре Даля с пояснением и со скрытой цитатой, очевидно взятой из газетно-журнальной рецензии на русский перевод книги М. Корелли «История детской души» (The Mighty Atom – «Могущественный Атом»), 1897 (изд. К. П. Победоносцева) <���…> «Лионель, душе которого были присущи страстные стремления к идеальному, к потустороннему , не выносит позитивного воспитания и убегает от холодной скуки здешней жизни, путем самоубийства, к неведомому для него Богу» <���…> [1257].

Именно эту книгу Корелли, вышедшую в 1896 году, вспоминает Набоков в «Других берегах», описывая своих английских бонн и гувернанток: «Помню еще ужасную старуху, которая читала мне вслух повесть Марии Корелли „Могучий Атом“ о том, что случилось с хорошим мальчиком, из которого нехорошие родители хотели сделать безбожника» (гл. IV, 4) [1258].

В статье 1923 года «О современной английской литературе (Письмо из Лондона)» кн. Д. Святополк-Мирский, говоря о поэзии Уолтера Деламара, повлиявшего на Набокова, берет слово «потустороннее» в кавычки: «У него слишком конкретное и интимное чувство „потустороннего“, скорее спиритического, чем мистического. Его стихи и, в еще большей мере, его повести, полны искусно внушенного чувства незримых присутствий» [1259]. Однако Набоков уже в 1922 году не видел в этом слове ничего искусственного. Так, в статье «Руперт Брук» (этот рано умерший поэт-георгианец упоминается в «Арлекинах») он писал: «Ни один поэт так часто, с такой мучительной и творческой зоркостью не вглядывался в сумрак потусторонности. Пытаясь ее вообразить, он переходит от одного представления к другому с лихорадочной торопливостью человека, который ищет спички в темной комнате, пока кто-то грозно стучится в дверь» (Грани. Литературный альманах (Берлин). 1922. Кн. 1) [1260].

Самая престижная премия мира . – Набоков, как известно, был очень близок к получению Нобелевской премии по литературе, не раз выдвигался на нее, начиная с 1963 года, но так и не был удостоен [1261]. О том, что он надеялся получить премию или хотя бы допускал такую возможность, свидетельствует его карманный дневник за 1973 год, в котором он 18 октября сделал следующую запись:

Имя лауреата премии традиционно оглашается в октябре, и в том году им стал австралийский писатель Патрик Уайт. Набоков кратко и уничижительно откликнулся на это известие приведенными строчками. Он перефразировал следующее место в «Илье Муромце» (1871) А. К. Толстого:

Приведем и две последние строфы:

Уже в этой дневниковой записи зарождается у Набокова литературный сюжет с Нобелевской премией, который будет вскоре развит в «Арлекинах». Он шутливо вспоминает ворчливого Илью Муромца, намекая, что в этом году очередь заслуженно была его и что Патрик Уайт, который был на тринадцать лет младше Набокова, в сравнении с ним – «молодежь». Говоря, что обнесли не его, а коня, он намекает на то, что без должного поощрения осталась целая литература, которую он создал к тому времени на двух языках, – тот самый былинный чубарый, которого нельзя обносить, как бы ни относиться к самому всаднику.

В романе Вадим Вадимович становится знаменитым писателем после переезда в Америку и перехода на английский язык, как и его создатель, но в отличие от Набокова начинает выдвигаться на Нобелевскую премию значительно раньше, уже в 1955 году. Причем поводом для его номинирования служит британское издание его романа «Д-р Ольга Репнина», название, указывающее, конечно, на роман Набокова «Пнин», завершенный годом позже. В «Арлекинах» жены героя и его книги причудливо соотносятся между собой, и сюжет с Нобелевской премией не исключение – он связан с образом третьей его жены, американки Луизы Адамсон, светской красавицы с мещанскими представлениями об искусстве. Вскоре после того, как у Вадима Вадимыча начинается с Луизой роман (в то время она еще замужем за другим писателем), он получает телеграмму от лондонской газеты «Sunday Times»: «…меня просили прокомментировать слухи <���…> о том, что я стал одним из главных претендентов в малопонятной схватке за то, что наши американские младшие братья кличут „самой престижной премией мира“». В романе Нобелевская премия ни разу не названа прямо. Тут же после этой телеграммы муж Луизы умирает вследствие инфаркта, и пятидесятишестилетний герой решает сделать молодой вдове предложение. Она принимает его из тщеславного желания стать женою знаменитости, но Вадима Вадимыча нисколько не заботит Самая Престижная Премия, он погружается в обдумывание и затем сочинение своего будущего бестселлера «Княжество у моря». Луиза же, напротив, с энтузиазмом входит в образ если не музы, то утонченной подруги великого писателя. Наступает октябрь, и разражается катастрофа.