Андрей Аствацатуров - Хаос и симметрия [От Уайльда до наших дней] [litres]

Ключевую сцену трагедии Еврипида, сцену убийства Пенфея, которого вакханки по ошибке приняли за жертвенного льва, Голдинг в своем романе для пущей убедительности воспроизводит целых три раза. В первом случае в роли убитого и расчлененного Пенфея выступает визионер и пророк Саймон. Он является к дикарям со своими откровениями в самый неподходящий момент: племя, охваченное дионисийским безумием, поет и танцует. Саймона никто не слышит и не узнает. Его, как и Пенфея, принимают за зверя, терзают и в итоге убивают.

Второй жертвой новых вакхантов становится Хрюша, персонаж, много более близкий рассудочному Пенфею, нежели мистик Саймон, и более внятно ассоциирующийся с образом жертвенного животного – свиньи. Хрюша попытается осуществить то, что только задумал и не смог сделать Пенфей, – отрезвить безумцев силой рассудка. Но и он, так же как его греческий прототип, погибает. Третьей жертвой оказывается Ральф. Вакханты его преследуют, нагоняя первобытный страх, заставляя уподобиться им самим и одновременно животному, жертвенной свинье, ищущей убежище в зарослях среди лиан. Следует длинная сцена преследования, бегства, кровавых стычек с дикарями. Но в тот момент, когда кровавая развязка вот-вот совершится, начинается последнее действие трагедии. Самое короткое.

У Еврипида вакханки под предводительством матери Пенфея Агавы радостно возвращаются в Фивы. Агава приглашает всех полюбоваться трупом своего сына, думая, что это убитый ею лев. Выходит старый Кадм, ужасается и заставляет Агаву узреть и понять страшную истину. Затем следует их скорбный плач. И наконец Еврипид использует свой излюбленный эффектный прием Deus ex machina (Бог из машины). Суть этого приема, вполне традиционного для греческой трагедии, заключается в том, что, когда конфликт между сторонами на сцене неразрешим, с неба (на самом деле из специальной машины) появляется бог и расставляет все по своим местам. В “Вакханках” с небес во всем своем божественном величии спускается Дионис. Он объявляет вину Пенфея, его наказание и открывает героям их будущее.

Голдинг берет у Еврипида в первую очередь сам прием Deus ex machina . Загнанный охотниками, Ральф кубарем выкатывается из леса прямо под ноги морскому офицеру. Взрослые оказались рядом, а вместе с ними – правила поведения, разум и все атрибуты цивилизации: кровавой развязки не будет. Морской офицер появляется так же, как бог из машины у Еврипида, как высшее существо, как спасение и в тот самый момент, когда кажется, что конфликт остановить невозможно. Далее следует отрезвление и плач детей. Голдинг меняет местами последовательность событий. У Еврипида сначала герои трезвеют и плачут, а уж потом появляется бог и все объясняет. Есть здесь и более серьезное несовпадение. У Голдинга “бог из машины” пародиен и запредельно глуп, что невозможно для греческой трагедии. Процитируем этот эпизод еще раз, теперь уже вместе с оригиналом:

“I should have thought that a pack of British boys – you ’ re all British aren ’ t you ? – would have been able to put up a better show than that – I mean” .

“It was like that at first , – said Ralph , – before things” .

He stopped .

“We were together then”.

The officer nodded helpfully .

“I know. Jolly good show . Like the Coral Island” .

– Казалось бы, – офицер прикидывал предстоящие хлопоты, розыски, – казалось бы, английские мальчики – вы ведь все англичане, не так ли? – могли выглядеть и попристойней.

– Так сначала и было, – сказал Ральф, – пока…

Он запнулся.

– Мы тогда были все вместе…

Офицер понимающе закивал:

– Ну да. И все тогда чудесно выглядело. Просто “Коралловый остров”.

Бог из машины ничего не понял. Он возвращает нас к иллюзиям первых страниц романа. Офицер обвиняет детей в том, что они не смогли соответствовать оптимистической робинзонадной модели Баллантайна, и вдобавок несет националистический бред вполне в духе автора “Кораллового острова”. Взглянем на текст оригинала. Дважды офицер повторяет слово “show” . Оно здесь является ключевым. На самом деле офицер говорит вот что: “Не тот вы мне, детки, спектакль показали, ох, не тот!”

Ну что тут скажешь. В ответ можно только замолчать, а потом вспомнить все и разрыдаться. Перевод Е. Суриц очень точно передает эту сцену, поэтому обойдемся без оригинала: “Ральф стоял и смотрел на него как немой. На миг привиделось – снова берег опутан теми странными чарами первого дня. Но остров сгорел, как труха. Саймон умер, а Джек… Из глаз у Ральфа брызнули слезы, его трясло от рыданий <���…>. Голос поднялся под черным дымом, застлавшим гибнувший остров. Заразившись от него, другие дети тоже зашлись от плача. И, стоя среди них, грязный, косматый, с неутертым носом, Ральф рыдал над прежней невинностью, над тем, как темна человеческая душа, над тем, как переворачивался тогда на лету верный мудрый друг по прозвищу Хрюша”.

Трагедия ( show ), разоблачившая литературные утопии старых романистов, завершилась, и законное стремление человеческого рассудка управлять природой потерпело фиаско. “Life is scientific…” Повторяйте эту формулу по многу раз как заклинание, и в какой-то момент миром начнут управлять странные силы, а вместе с ними – колдуны и маги.

Всерьез я начал заниматься Сэлинджером около десяти лет назад. Кстати, сам Сэлинджер остался бы решительно недоволен этой фразой. На моем месте он назвал бы более точный срок, скажем, “9 лет и 10 месяцев”. Или, что еще вернее, уточнил бы дату начала работы – 8 октября 2003 года.

Это был тот самый год, когда… Впрочем, ничего “такого”, особо запоминающегося, в нашей стране в тот самый год не происходило. В экономике все шло к стабилизации. В политике формировалась вертикаль власти. Довольные распихивали свои деньги по западным банкам, а недовольные отправились в тюрьму.

Сэлинджера эта информация вряд ли бы заинтересовала. Его завораживало все идиотически-единичное, абсурдно-конкретное. А панораму, всякий там фон (социальный, политический) он безжалостно устранял. Возьмем, к примеру, первую фразу его знаменитого рассказа “A Perfect Day for Banana Fish” (“Хорошо ловится рыбка-бананка”):

There were ninety - seven New York advertising men in the hotel, and, the way they were monopolizing the long - distance lines, the girl in 507 had to wait from noon till almost two - thirty to get her call through.

В гостинице жили девяносто семь ньюйоркцев, агентов по рекламе, и они так загрузили междугородний телефон, что молодой женщине из 507-го номера пришлось ждать полдня, почти до половины третьего, пока ее соединили. [14] Здесь и далее перевод Р. Райт-Ковалевой.