Екатерина Шарохина - Сочинения по русской литературе XX в.

Следом происходит случай, когда Иисусу с учениками удается спастись от разгневанных иудеев только благодаря тому, что Иуда своей ложью отвлекает толпу. И опять Иуда ждет похвал и благодарности, ведь он рисковал своей жизнью ради учителя, но Иисус разгневан, он против любой лжи, какой бы ни была ее цель. И опять автор явно на стороне своего героя, он прямо заявляет об этом фразой «правым оказался Иуда». Он отдает своему герою возможность уличить Фому в непоследовательности его обвинений в том, что дьявол научил Иуду солгать: «Значит, дьявол научил меня? Так, так, Фома. А я спас Иисуса? Значит, дьявол любит Иисуса, значит дьяволу нужен Иисус и правда?» Мне кажется, сам Андреев здесь, споря со священным писанием, защищает «ложь во спасение». Он жалеет Иуду, показывая его одиночество, тоску, горе. Растет обида Иуды, все более пренебрегает им Иисус. Всем находится место в доме Лазаря, кроме Иуды, которого оставляют на входе. Сам Иисус у Андреева изменяет своему принципу неосуждения и всепрощения. И на возникающий у читателя вопрос, зачем вообще примкнул Иуда к ученикам Иисуса, почему не ушел, автор дает ответ: Иуда любит Иисуса, любит его как олицетворение чистоты, святости. Но он не может ставить себя в подчинение учителю, он самостоятелен и справедливо обвиняет в несамостоятельности других учеников: все они перестали осуждать Иуду за то, что тот утаил деньги, лишь послушавшись Иисуса. Никто не оценил этого случая своим умом.

Растет обида в Иуде, и зреет в нем мысль о предательстве. Он меняется, становится приветливым и кротким, он старается говорить приятное всем ученикам. Он убеждает Иоанна в том, что он будет первым после Христа в небесном царствии, в этом же убеждает Петра. Но говорит он теперь редко, а все больше думает и результат своих размышлений открывает ученикам: Иуда уверен, что он будет первым возле Иисуса.

А затем Иуда предает своего учителя. И автор описывает нам его действия так, будто они самому Иуде уже неподконтрольны, будто руководит им сила высшая. К самому Господу обращается Иуда с просьбой остановить его, а выйдя от Анны, жутко страдает, плачет, думая об Иисусе. В последние дни он окружил учителя лаской и заботой, а затем привел стражников и указал им на Христа, поцеловав его. Андреев изменяет последовательность евангельских событий: в первоисточнике Иуда кончает с собой еще до гибели Иисуса, у Андреева он переживает распятие. И сделано это потому, что автор уже совершенно откровенно превращает Иуду в рупор своих идей. Предатель Иуда на самом деле верит в каждое слово Иисуса, верит в рай и ад, любит его настолько, что не понимает, почему не видят святости, божественности солдаты, бьющие богочеловека. Он догоняет ведомого на казнь Христа и шепчет: «Я с тобою. Туда. Ты понимаешь, туда!» Иуда Андреева живет еще и после смерти Иисуса, чтобы осудить других учеников за то, что они не пошли до конца с учителем, за то, что остались живы. Иуда Андреева предал, потому что не считал, что должен хоть как-то подчинятся Иисусу, но считал себя равным ему: «Но ведь ты знаешь, что я люблю тебя. Ты все знаешь. Зачем ты так смотришь на Иуду? Велика тайна твоих прекрасных глаз, но разве моя — меньше?» Иуда Андреева предал, чтобы доказать, что он будет вместе даже с поверженным, осужденным, распятым учителем. Чтобы доказать, что нет ему жизни на земле без Иисуса.

Художественный интерес всего творчества Леонида Андреева заострен на исследовании духовных коллизий — рокового разлада духа и плоти, мысли и безумия, веры и неверия, красоты и безобразия. Уже в ранних рассказах определенно обозначилось общее направление его творчества и литературная манера, столь непохожая на обычные приемы русской беллетристики. Зрелая проза Андреева — это гиперболы стиля, сгущение «страшного» в жизни при отсутствии противоположного полюса. В миропонимании его вопросы личной нравственности не то что не имеют значения, а совершенно бессильны что-либо окрасить собою, в чем-нибудь изменить неумолимый ход вещей. Для Андреева жизнь есть столкновение столь грозных и неотвратимых сил, что значение личного воздействия и личных намерений совершенно ничтожно. Поэтому и нет у него героев, занятых поиском смысла жизни, писатель отказывает им в этом. Они — игрушки высших сил, судьбы или игрушки в руках собственных инстинктов, подсознания, с которым не в силах совладать. Чтобы убедиться в этом, достаточно рассмотреть его рассказы и повести, рассмотреть сюжеты и общее настроение.

Без желания наполнить душу читателя безысходной тоской написан рассказ «Петька на даче». Обрисовано житье-бытье мальчика, безвыходно торчащего в темной парикмахерской и вдруг получившего возможность провести недельку на даче. Мы видим мальчугана, со всей полнотой детской цельности отдающегося несложным радостям вольной деревенской жизни — ужению рыбы, прогулкам по лесу, беганию по полям. Тем разительнее, конечно, контраст с необходимостью вернуться в парикмахерскую. Но читателя это все-таки не подавляет окончательно. Ему внушается, наоборот, мысль об устранимости зла. Думается: вот поставить бы мальчугана в хорошие условия, и он расцветет. Есть, значит, какие-то хорошие условия, при которых жизнь может идти, как следует.

Значительная доля сентиментальности есть и в рассказе «В подвале». На мрачном фоне загубленных жизней, хищно подкрадывающейся смерти, ночных кошмаров, безнадежной борьбы за грошовое существование, холода, голода, нищенской проституции и темных промыслов вдруг вырисовывается светлая и умилительная картина. Барышня из «хорошего» дома, с позором родившая ребенка в приюте, рядом с падшими женщинами, приносит своего ребенка в «подвал» — и происходит чудесная метаморфоза. Нежность и слабость маленького существа совершенно преобразовывают настроение мрачного «дна» жизни. Ребенка купают, и вокруг корыта в блаженном просветлении собралась вся почтенная компания. «Вытянув шею, бессознательно озираясь улыбкой странного счастья, стояли они — вор, проститутка и одинокий, погибший человек, — и эта маленькая жизнь, слабая, как огонек в степи, смутно звала их куда-то и что-то обещала — красивое, светлое и бессмертное. И гордо глядела на них счастливая мать, а вверху, от низкого потолка тяжелой каменной громадой подымался дом, а в высоких комнатах его бродили богатые, скучающие люди».