Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

А тут напрашивается такая безумная гипотеза – и за ней явно просвечивает потребность сердца: а вдруг возможна – чисто теоретически – такая политика, при которой искра смысла в жизни каждого из многих и многих как бы разгорается? А то ведь несомненно, что миллиарды душ потеряли себя в полной темноте ни за понюх (представим древнего какого-нибудь ассирийца из школьной тетрадки, в чернильной чешуе; или строителя Беломорканала). Так не политика ли – когда стремится к ложным целям – превращает человека в ненужное, напрасное во Вселенной существо. То есть нужное только собственному организму и биологическому виду. Наподобие, предположим, таракана: тоже, знаете ли, вид.

Но хорошая политика хороша лишь если успешна. То есть если целесообразна. То есть если аморальна, – не правда ли? В таких случаях подразумевается, что мы все читывали Макиавелли. А непрочитанный, признайтесь, Кант у нас для случаев других (звездное небо, тыр-пыр-нашатыр).

Однако же очевидный факт: успешная аморальная политика непременно приводит – рано или поздно – к дурным результатам. И вынуждена – рано или поздно – прекратиться, хотя бы на время.

Потому что, как выясняется, существует такая плоскость, в которой, вполне вероятно, эти две прямые: целесообразность и моральный императив – параллельны. А не расходятся в разные стороны бесконечности.

Экономика!

В которой Юлия Латынина, похоже, разбирается. И очень много знает про то, как тут, у нас, делаются дела.

И пишет и говорит всегда, в сущности, одно и то же: диктатура – дура. Самоубийственный режим. При котором государство превращается в кровососущий труп. И, разлагаясь, пожирает самое себя. Пытаясь, но не успевая уничтожить все человечество. (Последний и предпоследний раз не успев, как известно, едва ли не чудом.)

Латынина не восклицает: диктатура, ты – чудовище! Она сообщает с легкой насмешкой, а впрочем, невозмутимо: дело в том, что ты очень глупое чудовище, диктатура. Морально, прости за игру слов, устарелое. Как субъект современной экономики – продуешь все, и даже война не поможет. Вот смотри: я сейчас покажу это на пальцах. Или, лучше, докажу как дважды два.

И доказывает.

Понятно, не диктатуре (которой ведь нигде поблизости нет, а и была бы – не стала бы читать), а номенклатуре. Коллективному Сталину, гниющему в коллективных номенклатурных мозгах. Фосфоресцирующему, как телеэкран, в подсознании остальной страны.

А также самой себе, самой себе. На текущих фактах – в публицистике, на теоретических моделях – в прозе.

Хотя какой она теоретик. Я же говорю: страстный ум. И с воображением все в порядке. А как владеет, как это говорится, техникой сюжета (это когда волей-неволей читаешь до самого конца). Ей необыкновенно нравится выдумывать т. н. настоящих мужчин, их т. н. настоящие мужские поступки. Соответственно – груды разнообразного супероружия и поединки, поединки. Как в неподдельном рыцарском романе.

От которого, однако же, маленько устаешь. Слишком чистый воздух, слишком прозрачный какой-то мир. Двоичный: из коварства и благородства. И одно всю дорогу притворяется другим. То есть коварство притворяется само, а благородство за коварство принимает введенный автором в заблуждение (намеренно: техника сюжета!)

читатель. Пока все не разъяснится, причем так, как вы не ожидали абсолютно.

А действие происходит в одном из будущих (между прочим, невдолге) столетий, на нескольких планетах, населенных разными космическими расами, – в Империи людей. Где возобладала ошибочная политэкономическая схема. Отчего коррупция и застой. И заговор, и контрзаговор, и пестрый фараон приключений – словом, крутизна.

Но вот увидите, то ли еще она напишет, Юлия Латынина.

Андрей Тургенев. Спать и верить: Блокадный роман

Роман. – М.: Эксмо, 2007.

А за эту вещь – брался с опаской, с предубеждением. Буквально заставил себя открыть, и то лишь потому, что двое понимающих знакомых сказали: вроде хорошо.

Но про Блокаду ведь хорошо не бывает. Невозможно. А бывает страшно и скучно – в разных пропорциях.

Страшны – факты. Страшны цифры. Смертной скукой скучны слова. Особенно – которые якобы с чувствами. Хотя которые якобы с мыслями – хуже еще.

Я не про вранье, не про полу-, не про на три четверти вранье, из которого делался советский худ- и умеренно документальный лит. Не во вранье была там сила, превращавшая ужас в скуку. Само и вранье-то там было неизбежный помимо всякой внешней цензуры элемент. Происходило из трусости не сугубо физической, но и – ума. А это же – приглядитесь – оксюморон. Переходящий в антоним.

Скажу, как понимаю, кратко и грубо: за без малого четверть столетия партия и ГБ превратили т. н. Советский Союз в страну недалеких людей. То есть сообразительных только по-детски. Не способных к адекватному осмыслению даже своей повседневной реальности. В труде и в бою это им не особенно мешало. В лагерях – не известно, хотя умнели главным образом там.

А Блокада была реальность другого порядка. Там внутри ада был еще какой-то ад. Или даже несколько. Что-то такое, чего психика бывших там людей не воспринимала. А в чьей случайно отразилось – тот сразу же забыл. Или погиб. Из бывших же там – не нахожу слова – ну, возьмем термин условный, высокопарный: допустим, дьяволов – ни один не проговорился.

Но партия-то и ГБ – они знали. И сделали все, чтобы ничего похожего на правду никто никогда.

Так что ее можно только угадать – более или менее приблизительно.

И, по-моему, Андрей Тургенев угадал.

Хотя никакой он, говорят, не Андрей Тургенев. Псевдоним, говорят, одного литературного критика. Довольно известного. Хотя довольно молодого.

Вот и что критик – было против него: разве критик сочинит не занудный роман?

А что молодой – оказалось необходимым преимуществом: все-таки уже не обязательно советский.

Представляю, что с ним сделают – попытаются сделать – советские (как старые, так и молодые). Как будут поливать. Надругался над священной темой. Бесцеремонно, факты, исказил, в душу, драгоценные документы, плюнул, пляска, народная память, на костях, жертвы в братских могилах вопиют, ныне живущие ветераны взывают, дошел, аморальный постмодернизм, до того, что.

Весь этот негодующий вздор прошумит, а роман останется. Во-первых, потому, что он очень ярко написан. То есть не сказать, что чисто художественное создание: конструкция проглядывает (то-то и есть, что автор по происхождению критик), – но удивительная конструкция. Необыкновенная и блестящая. Ледяная такая архитектура.

Во-вторых, невероятно страшно – а читаешь как в лихорадке: неужели ни один, за кого волнуешься, не спасется? И понимаешь ведь, что, конечно, нет, а ждешь вроде как чуда. Автор как будто и сам надеялся – а как увидел, чем все кончается, расстроился и почти что оборвал.