Лайон де Камп - Лавкрафт: Живой Ктулху

Лавкрафт продолжал советовать своим молодым друзьям избегать манерности и гармонично соответствовать своим истокам, хотя сам и не следовал своим же советам. Он распекал Дерлета за монокль, пальто из альпака и купальный халат, которые тот одевал на улицу: «…В юности, как я уже говорил раньше, у меня развился комплекс благородного старика, и я старался как только мог подражать портновской моде своего почтенного деда. Но когда я состарился до третьего десятка, начала раскрываться моя перспектива, и я осознал, как нелепо было вообще придавать какой-либо особый воображаемый смысл тому, как я выглядел… Это изящное одеяние старческого возраста в действительности является претензией на неприметность, нежели на самоутверждение. Джентльмен обладает определенным чувством гармонии с окружающей его обстановкой… и костюм естественно становится одной из незначительных принадлежностей этой общей согласованной схемы… Как бы неловко я ни чувствовал себя в костюме из бриджей, бархатного кителя с серебряными пуговицами, башмаков с огромными серебряными пряжками, треуголки и так далее, я знаю чертовски хорошо, что, поносив его минут пять, я напрочь забуду о нем и буду читать или марать бумагу точно так же, как если бы был одет в свои обычные лохмотья… за исключением того, что чувствовал бы себя полнейшим ослом, если бы кто-то застал меня в этом обмундировании… Это лишь вопрос здравого смысла – избегать пробуждения враждебности и насмешек, в то время как добиться чего бы то ни было посредством этого совершенно невозможно».

Может, Лавкрафт и утверждал, что избавился от позы благородного старика, но в этом же самом письме – написанном, когда ему было сорок, – он все еще называл себя «дедулей» и «старым джентльменом». Откуда же эта настойчивая деланность старости? Большинство людей считают, что она наступает довольно быстро и без ее ускорения. Правда, в позах Лавкрафта присутствовала некоторая игривость, и многие из них принимались насмешливо, с озорным огоньком в глазах. Тем не менее подобная настойчивость позы старика предполагает более глубокий мотив.

Как и большинство людей, Лавкрафт придавал большое значение гармоничности в поведении – то есть поступкам, которые одобрили бы равные ему. Он говорил, что хоть его и не заботило бы, что о нем подумают пролетарий или «обыкновенный фанатичный викторианец», «мне определенно не понравилось бы быть общим объектом презрения или насмешек для тех людей, с кем я более или менее схож…».

Под такими людьми он подразумевал интеллигенцию Новой Англии. Лавкрафт, однако же, не придерживался обычного образа жизни людей своего возраста и положения. Он не был занят на работе, не встречался с девушками и не увлекался спортом. Его образ жизни как раз таки и вызывал презрение и насмешки у его соседей. Один из них рассказал мне: «Конечно, я помню Лавкрафта. Обычно я видел его прогуливающимся по улице – с опущенной головой и так забавно сутулящимся. Мы, дети, считали его просто чудаком» [491] Письмо Г. Ф. Лавкрафта А. У. Дерлету, 13 декабря 1930 г. Отточия после «лохмотья» принадлежат Лавкрафту. Человек, который вспомнил Лавкрафта, – официант из отеля «Минден», что на Уотерман-стрит, к востоку от городка Университета Брауна. Друзья Лавкрафта сказали мне, что в этих воспоминаниях его сутулость изрядно преувеличена – в действительности он держался довольно прямо. .

Притворная старость могла быть защитой от презрения его ровни. Если бы он был достаточно стар, люди не ожидали бы от него ни занятости на работе, ни свиданий с девушками, ни увлечения спортом. Конечно же, все знали, что его старость была лишь притворством, но его она утешала. Если он постоянно думал о себе как о старике, то ему не приходилось с грустью размышлять о своей неспособности соответствовать общепринятым стандартам.

По взглядам Лавкрафт оставался непреклонным антимодернистом. Реформаторы орфографии, например, были «…проклятыми провинциалами с одними лишь деньгами на уме, которые вершат самое низкое, на что только способны, чтобы разложить нашу культуру на этом континенте и заменить ее на проклятое ублюдочное поклонение машинам и скорости… Я отказываюсь принимать вторгающуюся культуру полукровной Механамерики» [492] Письмо Г. Ф. Лавкрафта Дж. Ф. Мортону, 3 января 1930 г. .

Мировые события, однако, начали навязывать изменения его устаревшим социальным и политическим взглядам. За 1930 год Великая депрессия усугубилась. Безжалостно возросла безработица. Экономический спад продолжался до 1933 года, и положение начало меняться на противоположное лишь примерно в 1937–м – в год смерти Лавкрафта.

Пропагандисты коммунизма и фашизма сходились во мнении, что демократический капитализм подходит к концу. Скоро, заходились они, люди будут вынуждены выбирать между коммунизмом и фашизмом. В эти тягостные годы демократический капитализм, казалось, действовал столь скверно, что по сравнению с ним коммунизм и фашизм выглядели едва ли не заманчивыми.

Между 1928 и 1930 годами Лавкрафт утратил веру в республиканский консерватизм. Он поверил в предсказания о гибели демократического капитализма, хотя и не был уверен, какая форма правления его сменит, – сам он склонялся к фашизму. Во всяком случае, он был уверен, что правительство будет более авторитарным и с большим экономическим регулированием, нежели считалось приемлемым по тогдашним взглядам американских консерваторов: «Советизм, капитализм и фашизм сойдутся в любопытном трехстороннем парадоксе, дабы разрешить загадку культуры, в которой постоянное промышленное перепроизводство уничтожит закон спроса и предложения и превратит отношения личности с экономической структурой в капризную, изменчивую и трудно разрешимую проблему».

«…Коммунизм – действительно логичная форма правления, к которой держит курс машинный век, если его вовремя не обуздать крайне радикальными мерами… которые обеспечат более широкое распространение средств к жизни без препятствования существующей цивилизации и искусству, основанному на индивидуальных мыслях и чувствах. Принципы фашизма представляются мне наилучшими. Демократия – это просто посмешище».

В другом месте он описывал «политически и экономически социалистическое государство» как «неминуемое государство завтрашнего дня» [493] Письмо Г. Ф. Лавкрафта М. В. Мо, 18 июня 1930 г.; Э. Толдридж, 20 декабря 1930 г.; 24 апреля 1930 г. . Он определенно отдалился от республиканизма Гардинга, хотя эти изменения во взглядах были непостоянными и не демонстрировали его окончательного политического курса.

Все еще оставаясь колонистом, он поддерживал отделение Новой Англии от Соединенных Штатов (как это едва не произошло в 1810 году) и объединение с Канадой. Тогда: «…Наши города вскоре стали бы местом избраннейшей англо-канадской жизни и культуры… и можно было бы избавиться от большинства наших иностранцев посредством субсидирования их эмиграции в более индустриализированные области нео-Америки… Чего бы я только не отдал, чтобы увидеть старый флаг вновь поднимающимся над белой башней провиденсского Дома Колоний, построенного в 1761 году, откуда он был предательски спущен 4 мая 1776 года! Боже, храни Короля!»