Дмитрий Быков - Время изоляции, 1951–2000 гг.

В чём же проблема? Проблема в том, чтобы с самого начала считать себя мёртвым – это старый совет из Хагакурэ («Сокрытое в листве»), такая основа самурайской этики, любимая книга Юкио Мисимы. Быков много раз повторял, что «Сотников» не военная повесть, что «Сотников» – это повесть о том, чем отличается человек экзистенциально последовательный от человека, шатаемого ветром. Но и он показывает очень медленно, очень осторожно этот путь Рыбака к перерождению, потому что Рыбак всё время думает о проблемах пользы. Абстракция – это вопрос для него вообще отсутствующий. Честь – это понятие для него несуществующее. А Быков вслед за Виктором Франклом, великим философом, основателем экзистенциальной философии, узником гитлеровских лагерей, вслед за ним говорит: « Побеждает, выживает, выдерживает жизнь тот человек, у которого есть смысл надличностный. А тот, у кого надличностного смысла нет, тот гибнет и, более того, губит вокруг себя всех». Нельзя выжить за счёт желания выжить, надо выжить за счёт верности некоторому абсолюту. И Быков доказывает, что способность человека устоять связана как бы с его второй сигнальной системой, когда у него помимо прагматики есть абсолют.

Сотников вообще довольно новый герой для советской литературы. Есть даже замечательная книга о военной прозе, где проводится мысль о возражении Быкова Фадееву, потому что Фадеев делает Мечика отрицательным, противным, самым противным – почему? А потому что Мечик – интеллигент, у Мечика есть колебания, сомнения, собственное эго, которому он придаёт большое значение, он ненадёжный боец. А кто надёжный боец? Метель, Морозка – люди без второго дна. Там подчёркивается это всё время. А Мечик и к женщине относится с нежностью, там сказано: « всё больше возбуждаясь от собственной нежности ». А так не надо, надо быть уже изначально возбуждённым. Нежность в мужчине подозрительна. Помните, в «Штабс-капитане Рыбникове», замечательном рассказе Куприна, проститутка сдаёт японского шпиона, потому что он с ней нежен. Обычно приходят и бьют её сразу, а этот её приласкал. Нет, этот не наш – и она его сдала. Мечик – не наш, потому что он интеллигент, а интеллигент в XX веке не выдерживает. Кстати говоря, многие так думали, даже в знаменитой книге Федина «Города и годы», я бы даже сказал, единственной хорошей книге Федина «Города и годы», почему Андрей Старцев плохой, а Курт Ван хороший? Потому что Андрей Старцев – сомневающийся человек, он интеллигентный человек, а надо быть Куртом Ваном, и тогда ты победишь. А Быков ставит вопрос иначе, и он первый, кто в XX веке, особенно в советское время, изобретательно и точно защитил интеллигенцию.Почему выдерживает Сотников? Потому что он интеллигент. Впоследствии такой же герой появился у Быкова в повести «Обелиск», где учитель Алесь Мороз становится главной фигурой сопротивления. Кто первым предаёт? Люди душевно грубые, люди прагматические, люди, у которых нет второго дна, а у людей с этим вторым дном есть понятие совести, понятие чести. И Сотников, умирая, думает не о том, что он сейчас будет повешен, не о том, что его жизнь заканчивается так страшно и, в общем, бесславно – никто же не узнает ничего, а о том, что он подвёл под виселицу ещё и девочку Басю, ещё и старосту Петра – тех, кто его не сдал. Вот это для него самое страшное. Он, умирая, думает о том, что он виноват. И этот человек, наделённый совестью, для Быкова главный персонаж, потому что воевать без совести, воевать на одном зверстве немыслимо.

Удивительно, что тогда Юрий Бондарев, единственный ныне живущий и советский военный классик, стоял на тех же позициях. Это был не Бондарев времён 1993 года, не Бондарев времён «Слова к народу» и ещё далеко не Бондарев, секретарь Союза писателей. Нет, это был автор «Берега», в котором добрый и совестливый лейтенант Княжко воевал лучше, и действовал лучше, и был в большей степени идеалом советского героя, чем чудовищно жестокий майор Гранатуров. Но там, правда, всё равно любовь красавицы немки доставалась Никитину, наверное, потому, что Никитин амбивалентный, а женщина любит если не пустоту, то, по крайней мере, амбивалентность, загадку. Но Княжко святой, в святого влюбиться нельзя. Тем не менее Княжко был на тот момент идеалом для Бондарева, потому что он жалеет немцев, потому что он останавливает расправы, изнасилования, потому что он пытается с ними как-то разговаривать, потому что он не делает мирное население ответственным за Гитлера, хотя оно, безусловно, ответственно. Но в том-то и проблема, что герой с совестью в 70-е годы становится не просто более привлекательным, он и более эффективен, потому что тот, у кого нет этого второго дна, тот предаст и всегда это объяснит.Вся советская проза, весь советский фольклор, вся тогдашняя кинематография стояли на том, что чем человек сложнее, тем он ненадежнее: его надо всё время упрощать, заставлять работать, невежество – лучше всего вообще. Быков пошёл против этой тенденции, и поэтому «Сотников» был великой книгой.

Как всякая великая книга, она в каком-то смысле повторила в своей судьбе собственную фабулу.История была такая: повесть сначала называлась «Ликвидация», написана она была в 1969 году по-белорусски, Быков всегда писал по-белорусски. Её взяли в Белоруссии в «Литературный журнал» и стали мариновать, печатать не стали, это было слишком поперёк тренда. И тогда Быков сам замечательно перевёл её на русский язык (он всё-таки по-русски писал с удивительной скорбной, я бы сказал, причитающей мелодикой белорусской прозы) и отправил Твардовскому. Твардовский сказал: «Да, берём». А в феврале 1970 года он позвонил Быкову и сказал: «Я вынужден уйти из журнала. Надеюсь, что вы после этого заберёте повесть». Быков сказал: «Если я заберу повесть, я её не напечатаю больше нигде и никогда». Твардовский повесил трубку. Быков всю жизнь себя корил за эту минуту слабости, но повесть вышла в пятом номере «Нового мира» за 1970 год и в 1971-м вышла отдельной книжкой. С того момента её и стали знать, потому что тираж «Нового мира» тогда неуклонно сокращался, а в 1971-м «Сотников» был напечатан и стал сразу же хитом советской прозы. Никогда Быков не мог себе простить, что он не забрал книгу из журнала, потому что по его самурайской этике надо было забирать. Он говорил даже, что я поступил, как мог бы поступить Рыбак, я руководствовался пользой, мне казалось, что важно эту вещь напечатать. Но я, например, в этой ситуации всё-таки Быкова оправдываю полностью, потому что, скажу вам честно, если бы он протянул чуть дольше, то в 1971 году «Новый мир» эту вещь бы уже не взял, а так после журнальной публикации ей был уже проторён какой-то путь. Правда, даже после журнальной публикации «Мёртвым не больно» – это страшнейшая вещь о советских начальниках, которые толпами гнали людей на смерть, – эта вещь не была издана отдельной книгой, Быкову пришлось ждать вторую половину 80-х. Но он, всю жизнь себя коривший за этот позор, никогда себе не простил, что он поссорился с Твардовским в самое страшное для него время. Он не мог понять, что Твардовский в это время был и сам болезненно обидчив, потому что он потом, конечно, понял, простил, он не имел на Быкова никакого зла, но в тот момент он был страшно уязвим, как человек с содранной кожей, и он действительно этим куском кожи не мог ни к чему прикасаться. Для него было это предательством. Но, к счастью, конечно, сейчас уже ясно, что Быков действовал единственно возможным образом. То, что «Сотников» был напечатан, многим людям спасло жизнь и душевное здоровье.