Мария Аксенова - Знаем ли мы все о классиках мировой литературы?

Гораздо точнее и душе приятней звучит короткая фраза из любимой с детства книги Киплинга и дважды любимого шедевра «Маугли» режиссёра Романа Давыдова студии «Союзмультфильм», открывающая сердца навстречу друг другу: «Мы с тобой одной крови!» Именно об этой стороне творчества Киплинга писал в рецензии создатель образа сыщика, католического священника отца Брауна, и великолепного гедонистического «Эссе о еде» Гилберт Кийт Честертон: «Особая прелесть новых историй Киплинга состоит в том, что они читаются не как сказки, которые взрослые рассказывают детям у камина, а как сказки, которые взрослые рассказывали друг другу на заре человечества. В них звери предстают такими, какими их видели доисторические люди… как самостоятельные существа, отмеченные печатью оригинальности и сумасбродства. Слонёнок – это чудик с башмаком на носу; верблюд, зебра, черепаха – это частицы волшебного сна, смотреть который совсем не то, что изучать биологические виды».

Во время Англо-бурской войны Киплингу собирались присвоить рыцарское звание, но он решительно отказался. Никогда не принимал правительственных наград: в 1899 году ему предложили престижнейший орден Бани II степени – он отказался; в 1903 году – орден Святого Михаила и Святого Георгия – отказался опять. В 1917 году премьер-министр предложил ему любое отличие, какое он пожелает, – Киплинг ответил, что в таковых не нуждается, и успел последовательно отказаться от орденов Империи, Чести, «За заслуги», хотя этим орденом, учреждённым Эдуардом VII, большим любителем искусства и литературы, награждали выдающихся писателей. Зато Киплинг с удовольствием принимал академические почести, избрание почётным доктором британских и иностранных университетов – сказывалось отсутствие высшего образования. В Первую мировую войну погиб сын Киплинга Джон, и писатель стал всё чаще впадать в депрессию. Он умер в 1936 году и похоронен в «Уголке поэтов» Вестминстерского аббатства. Агата Кристи в автобиографии писала о своих юных днях: «Приходил Редьярд Киплинг, и опять в моей памяти осталось лишь, как мама с подругой обсуждают, почему же он в своё время женился на миссис Киплинг».

Написав своё главное стихотворение «Пьяный корабль», Жан Николя Артюр Рембо(1854–1891) в девятнадцать лет с поэзией покончил. Он оставил позади и похождения с поэтом Полем Верленом, которого называл «адским супругом», планировал приехать в Россию, где в Крымскую войну воевал его отец, капитан Рембо, но оказался в Африке. Второй большой публикацией Рембо после поэтического сборника «Одно лето в аду» стал «Отчёт об Огадене», географическое исследование пространств Восточной Африки, до него не исследованных. «Он детализировал реки, племена, базары и торговые пути, флору и фауну, общий климат и топографию Огадена», – говорит современная биография Рембо.

В Африке Рембо занимался торговлей и как торговец предпринимал длительные и опасные путешествия. Он изучил арабский и несколько африканских языков, на которых говорили и сейчас говорят в Эфиопии и Сомали. Сам Рембо о своих путешествиях не распространялся – о них мы знаем из рассказов бывших тогда в Африке европейцев.

В то время Англия и Франция боролись за влияние в Африке. Обе страны достигли соглашения, запрещавшего продавать африканцам оружие, и обе втихомолку его нарушали. Рембо продавал вождям племён устаревшие французские ружья и патроны к ним целыми караванами – будто бы на свой страх и риск. В своих отчётах Рембо выражался прямо: «Те регионы, которые не вредны для здоровья и очень плодородны, являются единственными частями Восточной Африки, которые подходят для колонизации». Обращаясь к французскому министру колоний, Рембо предлагал продавать не оружие и боеприпасы, а оборудование для их производства. Газета Le Temps, публикации в которой странным образом зеркалили письма Рембо, считалась единственным источником достоверной информации об Африке, хотя ни одной газетной публикации за его подписью не найдено. Официально запрещённая торговля рабами процветала в Африке потому, что захваченные в межплеменных войнах рабы были чем-то вроде валюты. Рембо, видимо, не питал пристрастия к работорговле, но вынужден был пользоваться её возможностями, и британская разведка доносила, что в его караванах есть рабы. Поэта приглашали стать членом Французского географического общества – он отказался. Его дом стал чем-то вроде второго консульства: сюда передавали почту, здесь организовывали транспорт, принимали торговцев и исследователей. Современный биограф пишет: «Возможно, Рембо не был штатным «агентом французского правительства», но… он, конечно, позволял, чтобы его информация была использована в политических целях».

Когда Рембо был в Африке, Верлен публиковал его стихи, в числе прочего и в сборнике «Проклятые поэты». Первоначально это словосочетание, poetes maudits, применялось для обозначения любого бедного и непризнанного поэта, но в то время уже приобретало коннотации предосудительного декаданса, а позже почти каждое поколение европейских литераторов именовало себя то проклятым, то потерянным. Узнав об этом, Рембо, по крайней мере внешне, выказал недовольство: «Нелепо, смешно, отвратительно!» С тех пор существовали словно два Рембо. Один выполнял тайные операции в Африке, другой публиковал свои – и фальшивые, написанные под его именем – стихи во Франции. Пока первый Рембо, тяжелобольной, с ампутированной ногой, умирал в госпитале в Париже, второй Рембо продолжал самостоятельную жизнь. Выходили его стихи, настоящие и поддельные, «Журнал социальной, научной и литературной эволюции» запускал серию «Поэты и дегенераты», в которую включили и подделки под именем Рембо, а некий врач, анализируя их, утверждал, что автор явно помешан.

Рембо-поэт считается одним из провозвестников символизма. Рембо-торговец внёс большой и важный вклад в исследование и освоение Африки и хорошо послужил французскому правительству в деле колонизации. «Книжка избранных произведений Рембо в переводах на русский язык выходит впервые. Но переводили его давно уже многие русские поэты, среди них Валерий Брюсов, Иннокентий Анненский, Фёдор Сологуб, Эдуард Багрицкий. И ещё не однажды его переведут у нас заново, каждый раз по-своему, каждый раз отражая своё время», – писал сам переводивший Рембо Павел Антокольский, не помянув о переложении Владимира Набокова.