Мария Аксенова - Знаем ли мы все о классиках мировой литературы?

Герберт Уэллс якобы рассказывал, что в ранней юности, работая у жестокого и несправедливого хозяина и придя в отчаяние, перенёсся в другое место и время. Правда, это случилось после горячих молитв, обращённых к Богу. Возможно, писатель действительно пережил мистический религиозный опыт, определивший его творчество и объективно содержащиеся в нём предсказания. В предисловии к изданию «Войны в воздухе» 1941 года Уэллс написал, что его эпитафией должна стать фраза «I told you so. You damned fools» – «Я вас предупреждал, проклятые вы дураки!».

Трудно представить себе хладнокровного англичанина Уильяма Сомерсета Моэма (1874–1965)сгорбившимся перед камином и, словно Гоголь, сжигающим рукописи. Между тем именно так он и поступил, когда Уинстон Черчилль, прочтя изрядную часть его готовых к изданию книг, заявил писателю о том, что тот слишком реалистичен – нарушает Акт о государственной тайне. Моэм уничтожил четырнадцать неизданных романов! Когда Булгаков говорил, что «рукописи не горят», он имел в виду манускрипты уровня гоголевских; черновики шпионских романов горят вполне бойко, с синим пламенем и белым дымом. И всё же жаль, что мы никогда их не прочтём – Сомерсет Моэм отлично разбирался в людях, его романы «Бремя страстей человеческих», «Луна и грош», «Пироги и пиво», «Остриё бритвы» и, пожалуй, самый известный – «Театр» – полны достоверного психологизма.

Моэм – автор 21 романа и более ста рассказов, десятки его пьес доминировали на театральных сценах Лондона и Нью-Йорка в начале прошлого века. Он был светским львом и вращался в артистическом и светском бомонде Лондона, Парижа и Нью-Йорка. Среди его друзей, которых он принимал на своей вилле «Мореск» на Французской Ривьере, – Черчилль, Герберт Уэллс, Жан Кокто.

Ширококостный коротышка – всего-то 152сантиметра, Моэм по росту не был призван в армию. Но когда началась Первая мировая война, он, повинуясь патриотическому порыву высших слоёв британского общества, чтобы попасть на фронт, устроился шофёром санитарных машин в госпиталь Красного Креста. В 1915 году офицер британской разведки из Сикрет интеллидженс сервис (СИС) обратил внимание на незаурядный ум Моэма и привлёк его к работе в качестве секретного агента. Моэм отлично подошёл для ведения шпионской деятельности за пределами Великобритании, поскольку, прожив достаточно длительное время в Германии и Франции, свободно владел французским и немецким и неплохо – русским языком, искренне любил русскую литературу.

Летом 1917 года Моэм под именем американского репортёра Джона Сомервиля побывал в России с целью организации поддержки Временного правительства с тем, чтобы Россия не вышла из войны. В Петрограде Моэм встречался с Борисом Савинковым и Александром Керенским, который без обиняков потребовал средств для борьбы с большевиками. По возвращении в Лондон Моэма лично принял премьер-министр Ллойд Джордж, с интересом выслушал его, но крик о помощи Керенского оставил без внимания. Так миссия Моэма-агента была провалена, но Моэм-писатель остался ею весьма доволен, поскольку собрал отличный материал для романов о своём герое-шпионе Ашендене. Но двухмесячная поездка в Россию оказалась роковой для слабого здоровья писателя: он заболел туберкулёзом, оказался в специализированном санатории, и на его шпионской карьере был поставлен крест. Чему тот в глубине души был рад, полностью посвятив себя литературе. Хотя его друг, Кеннет Кларк, вспоминал: «Он часто говорил о разведке, которой невероятно восторгался. Полагаю, ему нравился свет, который она проливала на природу человека».

Ашенден – по сути, alter ego писателя, центральный персонаж не только романа «Ашенден, или Британский агент», но и ряда других произведений Моэма о шпионах. Сам он признавался, что «жизнь шпиона была практически лишена смысла, монотонна и скучна, и совершенно не похожа на ту, которую обычно описывают в шпионских романах».

Селина Хастингс, первой из биографов Моэма получившая разрешение Королевского литературного фонда ознакомиться с частной корреспонденцией писателя, которую Моэм распорядился никогда не публиковать, в своей книге приоткрывает некоторые его тайны. Хастингс признаёт, что, несмотря на свой рост, он был гиперсексуален, и, возможно, если бы Моэму удалось жениться на своей давней любви, актрисе Сью Джонс, его однополые вкусы окончательно угасли бы. Моэма всегда притягивали мошенники, плуты и разного рода мелкое жульё – он необъяснимым образом находил их привлекательными. Приятель Моэма, Джеральд Хэкстон, был американцем на двадцать лет младше, как говорит биограф, очаровательным, но совершенно беспутным парнем – алкоголиком и неисправимым игроком с неуправляемым и опасным характером. Одной стороне личности Моэма это нравилось, но другая сторона была очень разборчива и моралистична. Возможно, эта двойственность стала причиной обострившегося в конце жизни душевного расстройства. В 1928 году Моэм, едва добившись развода, спешно покинул Англию, нравы в которой были суровыми и более ханжескими, чем даже в Российской империи, и в роскошной вилле на Французской Ривьере вёл ту жизнь, которая была ему по вкусу.

Моэм прожил долгую жизнь и умер в возрасте почти девяноста лет в санатории для лёгочных больных в Швейцарских Альпах. Перед смертью он выдал парадоксальный, в стиле английского юмора, афоризм: «Умирать – скучное и безотрадное дело. Мой вам совет: никогда этим не занимайтесь». И всё же признаем: мало кому из нас перед лицом смерти достанет мужества отпускать остроты.

Популярный писатель Генри Грэм Грин(1904–1991), автор почти трёх десятков известных романов, среди которых «Стамбульский экспресс», «Тихий американец», «Наш человек в Гаване», «Комедианты», «Ведомство страха» и другие, по совместительству был шпионом. Но сначала, в девятнадцать лет, Грэм стал кандидатом в члены Британской коммунистической партии, из-за чего его невзлюбило ФБР и долго запрещало въезд в Америку. Позже Грин переписался в католики, но тоже ненадолго. Из-за слабого здоровья Грина не взяли в армию, но юноше очень хотелось сражаться с нацистами, и закрутились колёса родственных связей. Брат писателя был разведчиком, сестра служила в МИ-6, а двоюродный дед и вовсе был основателем военно-морской разведки Великобритании. Путь Грину на тайную службу его величества короля Георга VI был открыт. Мало кто относился к разведке так, как Грин: «Всё буднично, безопасно, и у каждого есть куда более важная личная жизнь. За годы, что я прослужил в разведке, мне редко приходилось сталкиваться с сенсацией или мелодрамой».

После окончания кратких шпионских курсов его забросили в очень-очень далёкий тыл немецких частей, действовавших в Африке – в Сьерра-Леоне. Грин должен был наблюдать за немецкими подлодками и собирать данные о соседнем Сенегале, находящемся под властью французов, – в это время часть Франции была оккупирована гитлеровцами, а неоккупированная, с режимом Виши, стала фактическим союзником Германии. В главном сенегальском порту в то время стоял на ремонте французский линкор, который, как считали в Адмиралтействе, будучи исправен, мог бы атаковать британские суда. В этой богом забытой глуши Грин должен был следить за почти замершим процессом ремонта французского корабля. Но молодой разведчик горел желанием сотворить хоть что-то полезное, но после того, как руководство отвергло несколько его маловоплотимых идей, махнул на свой пыл рукой и два года составлял рутинные отчёты. Частенько ему случалось присочинить кое-что о своей деятельности, приукрашивая серые шпионские будни и оттачивая писательский слог – проверять-то было некому. Позже выяснилось, что именно эти байки особенно ценились начальством, козырявшим активностью своих агентов. Это и натолкнуло мучимого жарой и бездельем Грина всерьёз заняться сочинительством. «Наш человек в Гаване» был рождён в жалкой лачуге в Африке, углы которой туземцы использовали как нужник. «Однажды, закрыв окна своей комнаты, я за две минуты убил полтораста мух, – рассказывал Грин. – Я направил министру колоний требование построить для туземцев уборную, на что он ответил мне, что подобное требование должно пройти соответствующие инстанции, но, так как в данном случае никаких инстанций не было, мне пришлось напомнить ему о замечании на этот счёт мистера Черчилля. Я получил свою уборную и мог пометить в официальных документах, что там начертано и моё имя…»