Владимир Алпатов - Япония: язык и общество

Уникальность японского мозга, по мнению Цуноды, не врожденна, а производна от жизни в японском обществе (которое тем самым тоже считается единственным в мире); утверждается, что японцы, живущие за рубежом, вне национальной среды, ее теряют, тогда как корейцы, прожившие всю жизнь среди японцев, мыслят по-японски [Цунода, 1978, с. 124–127, 144–147]. Цунода декларирует, что различие культур и языков будто бы обусловлено строением мозга, при этом все культуры мира противопоставляются японской; только человек, имеющий японский мозг (что, по Цуноде, равносильно тому, что он проникнут японским духом), может освоить японский язык, японскую музыку, японскую культуру в целом; в то же время японцы, обладая более дифференцированным мозгом, способны освоить чужие языки и культуры, однако это может оказать на них вредное воздействие, приводя к утере уникальных свойств [Цунода, 1978, с. 23, 90—107]. В одном из интервью Цунода даже заявил, что в годы, когда он пытался учить английский язык, он был творчески бесплоден и, лишь отказавшись от стремлений одолеть иностранные языки, он сумел заставить свой мозг плодотворно работать [Miller, 1982, с. 76]. Раз общение японца с неяпонцами на японском языке невозможно, а на другом языке опасно, то единственный логический вывод из этого, не делаемый, правда, Цунодой, — желательность пресечь попытки такого общения, т. е. возвращение к «закрытой» Японии.

Безусловно, книга «Мозг японцев» не может расцениваться иначе, как ненаучная и националистическая, здесь мы полностью согласны с Р. Э. Миллером [Miller, 1982, с. 71] [48] Все сказанное не означает того, что мы отрицаем или недооцениваем исследования по изучению языковых механизмов мозга, в частности по функциям мозговых полушарий, ведущихся сейчас интенсивно, в том числе и у нас [Балонов, Деглин, 1976, Брагина, Доброхотова, 1977]. Цунода почти не учитывает новейшие исследования, основываясь лишь на известных с прошлого века опытах П. Брока и др. . Внешняя наукообразность книги призвана лишь внушить большее доверие читателю-неспециалисту к проповеди национальной исключительности японцев, их превосходства над другими народами.

Утверждения об исключительности японского языка, не выдерживающие никакой научной критики, появляются и в других работах. Можно встретить утверждения, что японский язык принципиально отличается от всех языков мира существованием форм вежливости и стоящей за ними идеей вежливости [Мацуо, 1982, с. 81], что исконно японская лексика по своей сути не может передавать чужие понятия [Мацуо, 1982, с. 77–78], что идея смены времен года присутствует лишь в исконно японских словах, а чужие слова, включая канго, не могут ее выражать [Мацуо, 1982, с. 78] и т. д.

Такого рода изоляционизм до некоторой степени проявляется и в отношении к иностранным языкам. Пишут о том, что ни в какой другой стране нет таких барьеров для обучения английскому языку, как в Японии, что до сих пор (хотя и меньше, чем раньше) проявляется отсутствие особого желания общаться с иностранцами на каком-либо языке [Schneider, 1981, с. 209, 212]. Как показывают опросы молодых специалистов, работающих в фирмах, владение иностранными языками даже сейчас не рассматривается как дело первостепенной важности: из 52 человек, участвующих в опросе, лишь десять ответили, что знание английского языка необходимо для продвижения по службе, также десять человек ответили положительно на вопрос: «Принесло ли знание английского языка когда-нибудь успех в вашей жизни?» [Фуругори, Сакаи, 1984а, с. 276]. При аналогичном опросе администраций этих фирм в 54 случаях из 73 был ответ, что знание английского языка учитывается при зачислении на работу, но лишь в 15 — что оно играет роль при дальнейшем продвижении [Фуругори, Сакаи, 1984б, с. 153]. Отсутствие стимулов для изучения наряду с недостатками методики преподавания отмечается как причина того, что в массе японцы слабо владеют иностранными языками, включая английский [Mizutani, 1981, с. 7; Suzuki, 1978, с. 147]. Указывается, что и сейчас люди, хорошо знающие языки, могут вызывать недоверие [Schneider, 1981, с. 218]. Даже ситуация во многом прежняя (Алпатов, 2001).

Однако, безусловно, в наши дни необходимость знания иностранных языков осознается в Японии многими. Их преподавание имеет в Японии давнюю традицию. Даже крайние изоляционисты допускают использование японцами иностранных языков в большей степени, чем обратное (см. концепцию Цуноды). Преподавание иностранных языков принимает в Японии все бóльшие масштабы: к 1982 г., по данным министерства просвещения, в Японии преподавалось 45 языков, включая древние, в том числе такие, как сунданский, панджаби, маньчжурский, словацкий. Китайский язык преподавался в 175 университетах, русский — в 131, испанский — в 93, корейский — в 38, итальянский — в 36 (Г. 1983. № 9. С. 25–29). Стала улучшаться и методика преподавания, основное внимание уделяется разговорному аспекту.

Пока в меньшей степени, но меняется отношение и к международной роли японского языка. Все более активный выход Японии на мировую арену, увеличение международных связей заставляют вносить коррективы в традиционные представления. Для рядового японца иностранец и даже иностранец, говорящий по-японски, становится менее необычным, чем раньше: как пишет американец, живущий в Японии, еще около 1970 г. он не мог пройти небольшого расстояния, не слыша возгласов прохожих: «Гайдзин!» («Иностранец!»); теперь этого уже нет [Schneider, 1981, с. 214]; впрочем, жалобы на такое обращение с иностранцами, особенно в провинции, встречались и позже (Daily Yomiuri. 09.06.1985); и мы в 80-е гг. с этим сталкивались. Вслед за экономической политикой Японии стала меняться и языковая политика.

С 60—70-х гг. в Японии проявился заметный рост национализма, активно поддерживавшийся и направлявшийся правительством. Национализм проявляется и в языковых вопросах, причем по-разному. Определенные круги в современной Японии проповедуют традиционные идеи, в которых подчеркивание превосходства японской культуры и японского языка сочетается с изоляционизмом, типичный пример такой идеологии — книга «Мозг японцев». Однако государственная языковая политика характеризуется несколько иными тенденциями. Примерно с начала 70-х годов наблюдаются постепенный отказ от традиционного языкового изоляционизма, активизация пропаганды за рубежом японского языка и японской культуры.

Если до начала 70-х годов обучения японскому языку в США целиком финансировалось из американских источников, то теперь ведущую роль здесь играют японские, главным образом правительственные и полуправительственные, организации (JFN. 1984. Октябрь. С. 15). Основной сдвиг здесь произошел между 1970 и 1975 гг. в связи с деятельностью таких организаций, как Японский фонд и Комиссия японо-американской дружбы (JFN. 1984. Октябрь. С. 12–13).