Ирма Кудрова - Марина Цветаева: беззаконная комета

Вставка в ПБ: «Замысел Музея – его замысел, и весь труд по созданию Музея: изысканию средств, собиранию оригинальных коллекций (между ними – одна из лучших в мире коллекций египетской живописи, добытая отцом у коллекционера Мосолова), выбору и заказу слепков и всему музейному оборудованию – труд моего отца, безвозмездный и любовный труд 14-ти последних лет его жизни. Одно из ранних моих воспоминаний: отец с матерью едут на Урал выбирать мрамор для Музея. Помню привезенные ими мраморные образцы. От казенной квартиры, полагавшейся после открытия Музея отцу как директору, он отказался и сделал из нее 4 квартиры для мелких служащих. Хоронила его вся Москва – все бесчисленные его слушатели и слушательницы по Университету, Высшим Женским Курсам и Консерватории, и служащие его обоих Музеев (он 25 лет был директором Румянцевского Музея)».

В ПБ здесь вставлено: «которой грозит пожизненная крепость».

В ПБ здесь добавлено: «а вот что, может быть, не известно: он не только не расстрелял ни одного пленного, а спасал от расстрела всех кого мог, – забирал в свою пулеметную команду».

В ПБ вставка: «В своем журнале первый во всей эмиграции перепечатывает советскую прозу (1924 г.). С этого часа его “полевение” идет неуклонно».

Последнюю фразу из ПБ Цветаева убирает.

Данный абзац из ПБ убран. Последующий абзац переписан целиком. Новая его редакция очень информативна: «Но что я достоверно знала и знаю – это о его страстной и неизменной мечте о Советском Союзе и о страстном служении ему. Как он радовался, читая в газетах об очередном советском достижении, от малейшего экономического успеха – как сиял! (“Теперь у нас есть то-то… Скоро у нас будет то-то и то-то…”) Есть у меня важный свидетель – сын, росший под такие возгласы и с пяти лет другого не слыхавший. Больной человек (туберкулез, болезнь печени), он уходил с раннего утра и возвращался поздно вечером. Человек – на глазах – горел. Бытовые условия – холод, неустроенность квартиры – для него не существовали. Темы, кроме Советского Союза, не было никакой. Не зная подробности его дел, знаю жизнь его души день за днем, все это совершилось у меня на глазах, – целое перерождение человека».

Далее в ПБ: «Следователь говорил над папкой его дела и знал эти дела лучше, чем я (я знала только о Союзе Возвращения и об Испании). Но что я знала и знаю – это о беззаветности его преданности. Не целиком этот человек, по своей природе, отдаться не мог».

Весь этот абзац в ПБ Цветаевой выпущен. Можно предположить, что «Дело S.», папку с которым показывают Цветаевой на допросе, было связано с преследованием сына Троцкого Седова и пропажей его архива в Париже в 1936 году.

Эта фраза из ПБ Цветаевой исключена.

В ПБ фраза продолжена: «…и коммунизм его объясняли “слепым энтузиазмом” Даже сыщики, производившие у нас обыск, изумленные бедностью нашего жилища и жесткостью его кровати. “Как, на этой кровати спал г-н Эфрон?” – говорили о нем с каким-то почтением, а следователь – так тот просто сказал мне: “Г-н Эфрон был энтузиаст, но ведь энтузиасты тоже могут ошибаться…”

А ошибаться здесь, в Советском Союзе, он не мог, потому что все 2 года своего пребывания болел и нигде не бывал».

Последние две фразы в ПБ убраны.

В ПБ далее дописана другая концовка: «Если это донос, т. е. недобросовестно и злонамеренно подобранные материалы – проверьте доносчика. Если же это ошибка – умоляю, исправьте пока не поздно».

Письма Марины Цветаевой к Ариадне Берг (1934–1939). Paris: YMKA-Press, 1990.