Татьяна Грудкина - 100 великих мастеров прозы

Антуан де Сент-Экзюпери принимал участие в сражениях на фронтах Второй мировой войны. В июле 1944 года его самолет был подбит и упал в Ла-Манш. Совсем недавно останки самолета были подняты со дна пролива, был найден и жетон, принадлежавший летчику.

Его называли одним из самых прославленных «властителей дум», чье имя не сходило с уст у интеллигентов Запада его поколения. Камю родился в семье бедного сельскохозяйственного рабочего, детство его было трудным. В лицее он знакомится с произведениями многих европейских писателей, одним из любимейших становится Ф. Достоевский. В 19 32 году будущий писатель поступает в Алжирский университет, где с увлечением читает труды Кьеркегора, Шопенгауэра, Шестова. В 1936-м он возглавил Театр труда, в котором одновременно выступал как режиссер, актер и автор пьес. В этом театре им были поставлены «Каменный гость» Пушкина, «Братья Карамазовы» Достоевского и «На дне» Горького. Сам Камю начинал как автор эссе и пьес, в 1942 году выходит его повесть «Посторонний», а год спустя – эссе «Миф о Сизифе». В это время Камю был во Франции, где он включился в движение Сопротивления против фашизма. Камю известен не только как автор художественных произведений, но и как философ, как один из создателей философского течения экзистенциализма.

Место действия большинства его произведений – пустынные просторы Африки, Алжир, где он родился, с ее слепящим солнцем, редкой растительностью и уродливыми грифами. Природа, окружающая его героев, тяжелая, удушливая, пронизанная зноем и пылью, ни в коей мере не способствует их счастью и благополучию. Повесть «Посторонний» (1942) и открывается картиной этого мира. Это произведение имело огромный успех, надолго став одним из самых читаемых произведений французской литературы ХХ века. По форме – это рассказ осужденного на смертную казнь человека, записки, которые ведет герой повести Мерсо, пытаясь с предельной откровенностью вспомнить, еще раз перебрать в памяти те обстоятельства и события, которые привели его в камеру смертника, взвесить и оценить их и под конец в момент прощания еще раз сказать самому себе, что ему не в чем себя упрекнуть.

В центре повести средний, ничем не примечательный француз, служащий в Алжире. С первых страниц нас поражает какая-то неестественная эмоциональная вялость героя и полнейшее ко всему равнодушие. Мерсо прибывает в богадельню на похороны своей матери. Он наблюдает, фиксирует разные бессвязные слова, звуки и жесты людей, отдельные моменты из церемонии похорон, например назойливое жужжание двух шершней на окне или затяжной тяжелый кашель одного из стариков во время ночного бдения, пыльная желтая дорога, гнетущая жара («Солнце растопило гудрон. Ноги вязли в нем»), запах конского навоза, исходивший от катафалка, пот, заливавший лицо. При этом ни малейшего намека на переживания; конечно, Мерсо хотелось, чтобы мама была жива, но теперь ничего не поделаешь. То же состояние безразличия характеризует поведение героя на протяжении всей повести. Вот он целует красивую девушку Мари, опять-таки не испытывая никаких особых чувств, кроме разве физического желания. На вопрос, любит ли он ее, Мерсо отвечает, что не знает, наверное, нет. Когда же она настаивает, чтобы они поженились, он без труда соглашается, хотя при этом добавляет, что ему все равно. С тем же безразличием (чтобы не обидеть начальника) он соглашается на повышение по службе, хотя особого желания менять свою жизнь у него нет.

Когда-то еще в юности однажды поверив в неразумие Вселенной, равнодушие и жестокость ее создателя, герой избрал для себя свое собственное бытие («бытие-в-себе») и занял позицию стороннего бесстрастного наблюдателя этого чуждого ему окружающего мира («бытие-для-себя»), не разделяя его правил поведения, нравственных норм, моральных устоев. Герой не разделяет ни чувств, ни понятий, ни устремлений, ни расчетов остальных людей, он действительно «посторонний», «чужой». Он не воюет с этим миром – зачем? – он просто уклоняется от общепринятых условностей, видя в них одно лишь лицемерие и ложь, возведенные общепринятой моралью в ранг закона. Герой прекрасно распознает это лицемерие сплошь и рядом, будь то его патрон, который выражает свое соболезнование только тогда, когда в одежде Мерсо появляются признаки траура, либо дежурный церемониал похорон с его показной святостью и каким-то извращенным сочувствием, и т. д. Герой не играет в эти игры, он отказывается лгать и притворяться, он говорит то, что есть на самом деле, избегая маскировки.

Мерсо не проявляет никакой активности, но и не отказывает в помощи. Вот так он и оказывается втянутым в грязную аферу и в конечном счете убивает незнакомого ему араба. Композиционно повесть распадается на две равные части: в первой мир воспринимается глазами «постороннего», во второй, как в «зазеркалье», сам «посторонний» в глазах окружающего его мира. Во второй части и происходит эта чудовищная перелицовка обыкновенной жизни обывателя в житие злодея. Мерсо чистосердечен и правдив со следователем, он не лжет, не пытается себя выгородить, но именно эта его обезоруживающая правдивость и становится подозрительной для всех судейских чиновников. В этом видят особо ловкое притворство, хитрость, начинаются поиски улик – уже не в самом факте убийства, а в биографии, – и находят. Как в кривом, «перевернутом» зеркале вновь проходят перед нами картины только что прожитой на страницах повести жизни главного героя. Сухие глаза и нежелание увидеть мать в гробу истолковывается как бессердечие морального урода; купание на следующий после похорон день в море и поход с любовницей в кинотеатр на комедию становятся кощунством и т. д. Сидя в зале суда, герой невольно испытывает чувство, что судят не его, а кого-то другого, лишь отдаленно напоминающего его: «Да кто же, в конце концов, обвиняемый?» – недоуменно спрашивает он себя. Сцены в суде поданы писателем как бы в двойном кривом изображении: присяжные, судья, прокурор смотрят на Мерсо как на некое чудовище, они не понимают его и по-своему искренни; с не меньшим изумлением смотрит на них и сам герой, который также искренне никого и ничего не понимает.

В судебном игрище, затеянном прокурором, дело уже даже не в том, чтобы обвинить или оправдать подсудимого Мерсо, а в том, чтобы стоять на страже, защитить незыблемость Закона, Системы. Ибо страшнее всего для Системы вот такая, как у Мерсо, совершенно глухая к общепринятым правилам, узаконенному моральному кодексу душа, – это страшная «бездна», куда может «рухнуть общество».