Сергей Хоружий - «Улисс» в русском зеркале

Другая история, не менее травматичная, касалась издания «Дублинцев», окончательно завершенных в 1907 году. Издательские мытарства сборника (к его содержанию мы еще вернемся) поражают воображение. Сегодня мы не видим в его новеллах ни тени грубости или неприличия, и список пунктов, что так отпугивали ирландских издателей, смотрится как курьез: реальные названия дублинских трактиров; эпитет «окаянный» (bloody); легкий намек на гомосексуальную тему; аморальные сцены и выражения, как то: «джентльмен, живущий на два дома»… Но этот список лет шесть кряду портил кровь автору и приводил его в бешенство. С полдюжины издателей отвергли книгу; один заключил контракт, но после долгой волокиты расторг; и наконец последний, Дж. Робертс, деятель Ирландского Возрождения и давний знакомый автора, превзошел всех. Года три-четыре он истязал писателя бесконечными требованиями изменений и купюр, уклончивостью и проволочками, отказами от уже достигнутых соглашений… но в 1912 году, когда Джойс явился в Дублин почти только ради «Дублинцев», тираж книги был наконец отпечатан. Оставалось переплести – но тут последовала новая серия требований! а в качестве финального аккорда заявил возражения еще и печатник. Вкупе с издателем они вынесли приговор о «непатриотичности» всего сочинения, отказались продать автору готовый тираж и в день 11 сентября 1912 года уничтожили его целиком. Казнь книги была концом отношений Джойса с ирландским обществом. Потрясенный, он в тот же день покинул страну, чтобы никогда уже не вернуться. В дороге он сочинил второй свой стихотворный памфлет, «Газ из горелки», резкий и грубый. Отпечатав в Триесте, он разослал его досточтимым дублинцам, представителям общественности родного города. [9]

Нам же пора переходить к главному, к художеству. Триестское десятилетие Джойса известно сегодня как «период раннего творчества» писателя. За этот срок написано относительно немного. Период был неровным, времена подъема, интенсивного писания, сменялись промежутками пассивности или ухода в другие занятия. Но сквозь все подъемы, колебания, спады идет отчетливая линия эволюции, ведущая от прозы «Героя Стивена» к прозе «Улисса». Сначала работа еще следовала прежним курсом. Джойс продолжает «Героя Стивена», добавляет новый рассказ («Земля») к «Дублинцам» и продумывает свою систему эстетики. Ум его, прошедший иезуитскую выучку, навсегда сохранил систематический склад и цепкую логику, любовь к построению теорий и схем. О Джойсе говорят часто, что, останься он в церкви, он бы стал автором новой богословской системы в схоластическом духе. Как во всяком «если бы да кабы», я не вижу в этом сужденьи большого смысла. Вернее будет заметить, что подобную систему он, по существу, уже начинал строить в молодости: ибо в его мире, по уже не раз упомянутому закону замещения, место богословия, теории Бога, как раз и занимала теория Искусства, эстетика. В Париже, а затем в Пуле он составил целый ряд фрагментов: о литературных жанрах, их сути, специфике и взаимоотношениях; об определениях основных эстетических категорий; о нравственности в искусстве. Позднее эти фрагменты частью вошли в последние главы «Портрета художника». Принципиальный интерес их не очень велик: развивая отдельные идеи Аристотеля и Аквината, отчасти Гегеля, они не несут еще и намека на эстетику того нового искусства, какое будет создавать вскоре сам автор. Равно далека от этого искусства и поэзия Джойса, которая всегда оставалась самой традиционной лирикой (в 1907 году он выпустил небольшой сборник «Камерная музыка»).

С мая по октябрь 1905 года написались целых восемь рассказов, и число новелл в «Дублинцах» достигло двенадцати. Автор начал хлопоты об издании книги, однако судьба ее тогда еще была далека от завершения. В последующие два года Джойс добавил сюда еще три рассказа: «Облачко», «Два кавалера» и «Мертвые». Последний писался долго и заметно выделяется в сборнике не только большим размером, но и появлением новых мотивов, которые позднее займут у Джойса важное место (ревность, смерть, пассажи лирической прозы). Однако и другие рассказы, и сборник в целом тоже представляли собой достаточно новое и значительное явление. Когда книга после всех испытаний наконец вышла в свет в Англии в 1914 году, Йейтс писал: «„Дублинцы“ показывают в своем авторе большого мастера рассказа, и притом рассказа нового типа». Рассказы Джойса сравнивают с чеховскими, и это вполне справедливо. В английской прозе они были столь же пионерскими и совершали ту же нелегкую работу: поднятие рассказа из низкого развлекательного жанра в большую литературу, утверждение его эстетической ценности и открытие его особой поэтики. И чеховская, и джойсовская новелла выражают ту же авторскую позицию: им присуща точная, зоркая, антисентиментальная наблюдательность, чуждая морализаторства и внешних оценок. Но на этом фоне уже пробиваются и черты будущего стиля Джойса, его художественной системы, бесконечно далекой от Чехова.

Для Чехова в «Дублинцах» слишком много рефлексии, схемы, посторонних заданий. У Джойса уже зарождалась тогда его навязчивая биологическая параллель: между литературным произведением и организмом, развитием художественного предмета (образа, сюжета, формы) и развитием эмбриона. Он мыслил, что его книга изображает город как особое существо, и вся серия новелл членится на сущие в нем синхронически стадии жизни: детство, отрочество, зрелость, а также особо – общественную жизнь. Присутствуют здесь и элементы того, что иногда называют «миметическим стилем» Джойса: когда стиль письма подражает предмету описания и черты стиля повторяют черты предмета, моделируя их в словесном материале. С такой идеей Джойс экспериментировал еще в эпифаниях, и мы находим ее следы в первом же рассказе, «Сестры», где разговор о скончавшемся паралитике сам явно паралитичен. Наконец, видим здесь и упорное стремление автора к строжайшей «жизненной правде» в незначащих мелочах, некий курьезный гипернатурализм: Джойс с усердием проверял, чтобы все городские реалии в его книге (названия улиц, трактиров, расстояния, расписания, маршруты транспорта…) точно соответствовали действительности. Все это – элементы будущей поэтики «Улисса», и в «гипернатурализме» рассказов правильней видеть не курьез, а первые зерна будущей установки «инотворения» (см. ниже эп. 11, 15, 16): Джойс желает всерьез, чтобы Дублин, творимый им, был бы реален не менее настоящего. Кроме поэтики, книга имеет с «Улиссом» и другую, более тесную связь: она доставляет роману почти весь набор его второстепенных персонажей – тот живой фон, на котором действуют главные герои. Город «Улисса» – не просто Дублин, но Дублин, заселенный героями «Дублинцев». Вся эта пестрая толпа туземцев, все эти Дорены, Кернаны, Лайонсы, Ленеханы – все они перекочевывают из рассказов в роман вместе со своими мелкими счетами, амбициями, грешками, проблемами; так что, иными словами, самая ткань городской жизни в «Улиссе» на добрую долю взята из «Дублинцев».