Андрей Аствацатуров - И не только Сэлинджер. Десять опытов прочтения английской и американской литературы

Остальные робинзонады были большей частью жалким подражанием, но на их популярности это никак серьезно не отразилось. Даже Жюль Верн, принявшийся было в “Таинственном острове” занудливо спорить с Дефо и добросовестно кипятиться по поводу того, что человек не может провести в одиночестве двадцать лет, не сойдя с ума, ничего принципиально нового в этот жанр не внес. В робинзонадах всё со времен Дефо осталось прежним. Робинзоны, большие и малые, с мучительным постоянством цивилизованно покоряют природу. Они превращают диких коз в домашних, заросшие бог знает чем луга – в тучные пастбища и плодородные нивы, оскалившихся людоедов – в вышколенных слуг, и даже попугаев, если на них остается свободное время, заставляют говорить по-английски. Впрочем, иногда первобытный страх перед непостижимым дает о себе знать. Но они отважно гонят его прочь. Чего бояться? Ведь в мире все научно. И позорный страх, услышав эту спасительную формулу, тотчас отступает. “Life is scientific ”, – произнесет голдинговский Хрюша, новый робинзон, толстый, розовощекий прагматик, выросший у тетки при конфетной лавке. “У Дефо, – с сожалением заметит Вальтер Скотт, – нет ничего такого, чего не знал бы любой лавочник”.

Голдинг в качестве противника берет не Дефо – слишком уж давно все это было, – а его более позднее переиздание некоего Роберта Майкла Баллантайна, сочинившего в конце XIX века робинзонаду “Коралловый остров” (“Coral Island”). Персонажи “Повелителя мух”, узнав, что они на острове одни и взрослых нет, кричат от радости. Теперь их, новых робинзонов, наверняка ожидают веселые баллантайновские приключения:

“Ральф продолжал:

– Пока нас не спасут, мы тут отлично проведем время.

Он широко раскинул руки:

– Как в книжке!

Тут все закричали наперебой:

– «Остров сокровищ!»

– «Ласточки и амазонки!»

– «Коралловый остров!»”

“Коралловый остров”, как видите, в обязательном списке. Стало быть, читали. В финале, когда остров, подожженный охотниками Джека, пылает, роман Баллантайна снова упоминается Голдингом. Правда, теперь уже иронично: ведь баллантайновские ожидания детей и читателей не сбылись, и все получилось не так, как в книжке, не в соответствии с принятой сюжетной схемой. Появляется морской офицер, “бог из машины” (очень кстати, потому что Ральфа вот-вот прикончат), и произносит укоризненно:

“– Казалось бы <���…>, английские мальчики – вы ведь все англичане, не так ли? – могли выглядеть и попристойней.

– Так сначала и было, – сказал Ральф, – пока.

Он запнулся.

– Мы тогда были все вместе.

Офицер понимающе закивал:

– Ну да. И все тогда чудесно выглядело. Просто «Коралловый остров»”.

Книга Баллантайна, детская воспитательная робинзонада с приключениями, была законным детищем викторианской эпохи, эпохи очень самодовольной, оптимистичной и прагматичной. Англичане в ту пору страшно собой гордились и всячески подпитывали свой национализм. Им было чем гордиться. Британия находилась на подъеме: она выглядела огромной промышленно развитой империей и могущественной морской державой. В “Коралловом острове” Баллантайна английские мальчики после кораблекрушения попадают на остров, затерянный где-то в южных морях. Ловкие, смекалистые, наделенные английским здравомыслием, они ведут почти идиллическую жизнь. Колонизируют остров и мужественно справляются со всеми невзгодами. Зло, хаос приходит в их мир извне – в виде дикарей и пиратов. А сами герои для него неуязвимы. Ведь они – англичане. “Мы – англичане, – заявляет голдинговский Джек, которому скоро предстоит превратиться в кровожадного дикаря. – А англичане всегда и везде лучше всех”.

В “Повелителе мух” Голдинг сохраняет баллантайновскую завязку (катастрофа), место действия (коралловый остров) и даже имена героев. У Баллантайна мальчиков зовут Джек, Ральф, Петеркин. В романе Голдинга фигурируют свои Джек и Ральф. А Петеркина Голдинг переименовывает в Саймона (Simon), наверное, для того чтобы это переименование содержало намек на св. Петра (до крещения апостола звали Симон) и указывало на христоподобие персонажа. У Голдинга все начинается так же, как в “Коралловом острове”, но затем он нарушает правила, предписанные жанром, выставляя реальность Баллантайна условной, схематичной, а его героев – ходульно-кукольными. Голдинг размещает хаос не только в природе, но и внутри самих героев, и наблюдает, как этот хаос наращивает свою силу. В результате колониальная идиллия превращается в апокалиптический кошмар, а цивилизованные английские мальчики – те, кто “во всем лучшие”, – в размалеванных голых дикарей. Остров, обещавший в начале романа стать разумно управляемой колонией в духе Баллантайна, сгорает как труха, а вместе с ним сгорают иллюзии тех, кто верит в совершенство человеческой природы, в героизм, в Англию, в либеральный гуманизм и приключенческие робинзонады.

Голдинг разыгрывает совсем не то, что обещает Баллантайн, потому что с самого начала в его робинзонаде подспудно запускается другой механизм развития сюжета. Механизм более старый, заимствованный из античной трагедии.

Голдинг вдохновлялся античными трагедиями и старался учиться у древних мастеров. Особенно он выделял Еврипида, который понимал конфликты мятежной человеческой души, видимо, гораздо лучше, чем Р. М. Баллантайн. По крайней мере, так считал Голдинг. Наверное, поэтому он разместил в робинзонаде механизм развития действия, взятый из трагедии Еврипида “Вакханки”. Почему его выбор остановился именно на “Вакханках”, а не на какой-нибудь другой трагедии, – догадаться несложно. В “Вакханках” рассказывается о бессилии и хрупкости человеческого разума, тщетно пытающегося себя отстоять перед лицом божественного замысла. Как раз та тема, которая Голдингу и была нужна.

Позволю себе кратко напомнить сюжет еврипидовых “Вакханок”, ведь это не тот текст, который мы регулярно перечитываем. Дионис, знаменитый бог, с которым в античном мире связаны алкогольные возлияния и оргиастические безумства, вакханалии, появляется в семивратных Фивах, дабы приобщить его жителей к своему таинству. Он насылает вакхическое безумие на местных женщин, в том числе и на свою родную тетку Агаву, понуждает их бросить дома, уйти из города и сделаться менадами. Приняв облик смертного, Дионис пытается убедить фиванского царя Пенфея покориться новому богу и принять его дары. Однако аскетичный Пенфей, полагающийся исключительно на доводы рассудка, уговорам не поддается. Для него все эти таинства – полный бред. Он приказывает связать Диониса и намеревается силой вернуть в город ополоумевших фиванок. Однако заключить Диониса в тюрьму не получается. Дворец Пенфея охватывает пламя и сотрясают подземные удары, а сам Дионис каким-то чудом оказывается на свободе. Он снова убеждает Пенфея покориться, но фиванский царь по-прежнему упорствует. Тогда Дионис, угадав тайное влечение царя к запретному, предлагает ему пойти посмотреть на вакханок. Пенфей теряет волю и попадает под его чары. Они идут смотреть на вакханок, среди которых – мать Пенфея Агава. Вакханки, заметив Пенфея, принимают его за льва, набрасываются и разрывают на куски. Потом победно возвращаются в Фивы, где к ним приходит прозрение содеянного. Трагедия заканчивается скорбным плачем и смертью матери-сыноубийцы Агавы.