Умберто Эко - Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

В семантике обсуждался и широко обсуждается вопрос о том, являются ли свойства, выраженные тем или иным словом, сущностными, диагностическими или второстепенными. Не собираясь возобновлять эту долгую дискуссию (см., напр.: Violi 1997), я подал бы такую мысль: эти различия всегда зависят от контекста. В случае слова chaumière свойство быть некой разновидностью жилища является, конечно, сущностным; но мы видели, что два различных переводчика сочли более или менее второстепенным такое свойство, как обладание крышей из соломы. Вести переговоры относительно Ядерного Содержания того или иного слова – значит решить, какие свойства должны считаться контекстуально второстепенными, чтобы их можно было, так сказать, «усыпить».

Но сейчас я хотел бы привести пример таких переговоров, которые производят впечатление вполне корректных, хотя при этом поднимают тревожную проблему.

В своей книге «Роль читателя» (Eco 1979, Эко 2005: 337–454) я анализирую рассказ Альфонса Алле {♦ 69}«Вполне парижская драма» (Un drame bien parisien). Непосредственно для английского издания этого труда мой друг Фред Джеймсон сделал английский перевод данного рассказа. Во второй его главе два главных героя, Рауль и Маргарита, выйдя вечером из театра, возвращаются домой в экипаже (coupé) и начинают препираться. Нужно заметить, что тон и предмет этого препирательства будут существенно важны для дальнейшего повествования.

Джеймсон переводит так: домой они возвращались в «хэнсоме» (hansom cab). Верен ли такой перевод для слова coupé ? Словари сообщают, что coupé — это небольшой закрытый четырехколесный экипаж с двумя местами внутри и кучером снаружи, спереди. Coupé часто смешивают с «бругамом» ( brougham ); однако последний может быть двух– или четырехколесным, с двумя или четырьмя местами внутри, и кучер сидит на нем снаружи, но сзади. «Хэнсом» практически не отличается от «бругама», и кучер на нем также сидит сзади (правда, у «бругама» всегда четыре колеса). Поэтому, когда coupé сравнивается с «бругамом», местоположение кучера становится элементом диагностическим, и в соответствующем контексте различие такого рода может стать решающим. Было ли оно решающим в «Драме» и можем ли мы сказать, что перевод Джеймсона неверен?

Не знаю, почему Джеймсон не воспользовался словом coupé, уже существующим в английской лексике. Возможно, он поступил так, сочтя, что слово «хэнсом» будет понятнее его читателю, и прежде всего потому, что для обычного носителя языка слово coupé теперь уже связывается с определенным типом автомобиля, а не с каретой. Если это так, то он поступил замечательно, подав превосходный пример переговоров [118]. На деле даже из самого никудышного перевода было бы ясно, что в этом отрывке двое героев возвращаются домой в конном экипаже; но особенно важно то, что они препираются и, будучи состоятельной буржуазной четой, намереваются решить свою проблему в частном порядке. Им нужен был закрытый экипаж буржуазного типа, а конечно же не вульгарнейший омнибус с кучей пассажиров. В такой ситуации местоположение кучера не имело значения.

Им равным образом подошли бы и coupé, и «бругам», и «хэнсом». Если для понимания происшедшего местоположение кучера не было существенно важным, то переводчик вполне мог счесть эту деталь второстепенной и «усыпить» ее.

И все же возникает одна проблема. В оригинальном тексте говорилось, что двое героев сели в coupé, а в переводном тексте они садятся в «хэнсом». Попробуем зрительно представить себе эту сцену. В случае французского текста (предположим, что мы хорошо знаем значение слов) двое наших героев едут в карете с кучером, сидящим спереди; в случае английского текста читатель представляет себе карету с кучером, сидящим сзади. Мы говорили, что это различие незначительно, но с точки зрения некоего критерия истинности два эти текста создают две различные сцены, или же два различных возможных мира, в которых два индивида (две соответствующие кареты) различны. Предположим, какая-нибудь газета сообщит, что премьер-министр прилетел на место бедствия на вертолете, тогда как он приехал туда на автомобиле; если действительно важная новость будет состоять в том, что премьер-министр действительно прибыл на это место, возможно, ни один читатель не пожалуется. Ну а если важное различие будет заключаться в том, как именно он прибыл туда: спешно или с удобствами? В таком случае газета сообщит ложную новость.

Здесь мы имеем дело с проблемой референции и с тем, каким образом перевод должен уважать акты референции оригинального текста. Референцию я понимаю в самом узком смысле (см.: Eco 1997, § 5), то есть как лингвистический акт, посредством которого (при том условии, что значения используемых слов известны) осуществляется указание на индивидов и на ситуации некоего возможного мира (он может быть тем, в котором мы живем, но также и тем, что описан в каком-либо рассказе), и мы говорим, что в некой пространственно-временной ситуации наличествуют определенные вещи или происходят определенные ситуации. С этой моей точки зрения, высказывание «Кошки – млекопитающие» не представляет собою акта референции: оно попросту устанавливает, каковы те качества, которые мы должны приписывать кошкам в целом, чтобы получить возможность интерсубъектно разумным образом пользоваться словом «кошка» и чтобы суметь воспользоваться этим словом в возможных актах референции (то же самое произошло бы с утверждением: «Единороги белые»).

Если мне предлагаются такие высказывания, как «Кошки – амфибии» или «Единороги полосатые», я, возможно, осужу их как «ложные», но в действительности я хочу сказать, что они «ошибочны» – по крайней мере, в том случае, если верными считаются учебники зоологии и описания единорогов, оставленные нам старинными бестиариями. Чтобы решить, что высказывание «Кошки – амфибии» верно, нужно перестроить всю систему наших познаний, как это произошло, когда было решено, что утверждение «Дельфины – рыбы» ошибочно.

Напротив, такие высказывания, как «В кухне кошка», «Мой кот Феликс заболел» или «Марко Поло в “Миллионе” {♦ 70}говорит, что видел единорогов», отсылают к ситуациям реального мира. Эти утверждения можно проверить эмпирически и рассудить, верны они или ложны. Конечно, я добавлю, что для выработки таких общих определений, как «Дельфины – млекопитающие», потребовалось множество актов референции к данным конкретного опыта, но ясно, что в обыденной жизни мы пользуемся выражениями «Кошки – млекопитающие» и «На ковре кот» по-разному. Если мы не доверяем говорящему, то во втором случае нам придется совершить проверку de visu [119] *, а в первом мы откроем энциклопедию, чтобы посмотреть, верно ли это утверждение.