Максим Кронгауз - Самоучитель олбанского

Второй пример связан с сайтом OpenSpace.ru, точнее с его старой версией, которая была полностью посвящена культуре.

На этом сайте публикуется рецензия относительно молодого критика о поэтической книге известного писателя. Следует отметить, что речь идет об очень плодовитом писателе, чье творчество вызывает бешеные споры — от базарной ругани до восхищения и преклонения. Рецензия, очевидным образом, отрицательная, но ни в коей мере не оскорбительная. Критика поддерживается одной вполне тонкой и нетривиальной мыслью, с которой я, например, не согласен, но признаю ее право на существование. Далее происходит следующее. В комментах читатели обрушиваются на писателя с большей силой: грубо и немотивированно. В какой-то момент критик подключается к беседе и замечает, что целью рецензии было не распять персонально писателя, который скорее был взят как пример. Отчего же в этом случае не проявить мягкость, «ведь все ж человек не ворует, а стихи пишет, тем более это у него не выходит». И критическая статья, рецензия, переворачивается, потому что это не просто отрицание поэта, а другой стиль общения. Мы видим, что комментирование, в котором участвуют автор и читатели, меняет взгляд на произведение. Мы знаем, что журналисты часто спрашивают у писателей: а что вы хотели этим сказать? Но писатели, как правило, все-таки уклоняются от прямого ответа на этот вопрос. Здесь же вынужденная, отчасти спровоцированная ситуация: критик вступает в дискуссию и меняет читательский взгляд на свое собственное высказывание.

Теперь несколько теоретических рассуждений. Текст занимает определенное место в пространстве и времени, и у него есть границы. В пространстве у него есть начало, у него есть конец. Во времени можно говорить о написании текста: от начала до конца этого процесса. Но меня в данном случае интересует процесс чтения. Традиционно читатель садится, прочитывает текст и закрывает его. Сегодняшний комментарий разрушает эти границы и меняет границы восприятия художественного произведения и собственно границы текста. Здесь мы имеем дело прежде всего с разрушением конечной границы текста: после прочтения происходит обсуждение текста с автором, и автор меняет текст, добавляет в него что-то, и читатель иначе его воспринимает. В качестве сознательного нарушения конечной границы текста приведу еще один пример. Речь идет о существующем в интернете романе Дмитрия Галковского «Бесконечный тупик», где конца у романа просто нет, потому что текст постоянно меняется — в частности, с помощью комментариев. Роман не заканчивается никогда.

Но хорошо известны и примеры разрушения начальной границы текста. Самый простой — это выкладывание писателем произведения до его опубликования. Первым это сделал, если я не ошибаюсь, Стивен Кинг, американский писатель, но сделал он это с коммерческой целью, предложив читателю платить автору столько, сколько читатель захочет. А более частое явление — это выкладывание автором в собственном блоге отдельных глав с последующим обсуждением и возможной правкой в зависимости от читательских замечаний. В частности, так поступал фантаст Сергей Лукьяненко. В своем блоге он регулярно выкладывал свои произведения и отчасти модифицировал текст в зависимости от реплик читателей.

Иногда даже нельзя строго определить, какая именно из границ размывается. Это связано с тем, что один и тот же комментарий может уничтожать и начальную и конечную границы текста. Поясню, что я имею в виду. Писатель выкладывает произведение в интернете, получает определенную критику, и меняет что-то в своем произведении, и далее публикует уже новую версию на бумаге. Таким образом, комментарий в интернете, с одной стороны, предшествует бумажной версии романа, с другой — завершает версию в интернете. Так размывается начальная и конечная граница разных произведений — сетевого произведения и бумажного. И тем самым читатель, который участвует во всем этом процессе, воспринимает обе версии как художественное произведение и сам является участником создания второй версии. Вот это, пожалуй, сегодня одна из главных новаций в коммуникации автора с читателем — возможность не просто взаимодействия, но уничтожения границ текста, потому что непонятно, какую версию считать канонической. Текст, существовавший как, скажем, кирпич, ограниченный в пространстве и ограниченный во времени, сегодня размывается и расползается. Исчезают границы текста как отрезка в пространстве и во времени.

Здесь уместно провести аналогию с идеями Бенджамина Уорфа, одного из авторов гипотезы лингвистической относительности, который писал о противопоставлении времени в европейских языках и в языке хопи. Он, в частности, отметил следующее различие. В европейских языках для описания времени метафорически используются слова, которые описывают пространство. Со временем можно делать то же, что с пространством. Так, можно ограниченные с двух сторон отрезки называть существительными: минута, год, понедельник, обеденный перерыв, — можно их переставлять, располагать в определенной последовательности. В языке же хопи нет такой возможности. [132]А именно: событие не рассматривается как событие, ограниченное во времени. Время нельзя обозначить существительным и оперировать им как в европейских языках. В культуре хопи присутствует специальная роль глашатая, который объявляет о событии задолго до его наступления, кроме того, событие не заканчивается тем, что мы называем концом, поскольку у него есть следствия, то есть событие растекается во времени. И фактически это же происходит сегодня с текстом. Потому что вместо ограниченного во времени и пространстве текста мы имеем странное, не имеющее начала и конца явление. И это произошло в интернете.

В качестве заключения поищу аналогии в прошлом, то есть вернусь в эпоху до изобретения интернета. Есть ли в этом прошлом примеры подобного взаимодействия читателя и автора? Безусловно да. Ярким, но далеко не единственным примером, когда писатель под влиянием читательского мнения должен был оживить героя, является «случай Шерлока Холмса». Настоящая гибель Шерлока Холмса в схватке у Рейхенбахского водопада с профессором Мориарти впоследствии оказывается мнимой. Читатели повлияли на писателя, потребовав вернуть любимого героя, и размыли конечную границу эпопеи о Шерлоке Холмсе. Произведение вроде бы закончено, герой умер, но Артур Конан Дойл под влиянием общественности, как сказали бы в советское время, оживляет его, и произведение продолжается. Можно привести и другие подобные примеры. Но раньше это были очевидные девиации, связанные с детективной или приключенческой литературой, стремящейся к сериальности.