Ирина Левонтина - Русский со словарем

Один журналист с большим пафосом рассуждал о языке, утверждая как раз, что даже случайные обмолвки, по Фрейду, не случайны. Непосредственно после этого он стал цитировать известный пассаж Тургенева о русском языке, причем в таком виде: Нельзя верить, чтобы такой язык не был дан не великому народу. Разумеется, у Тургенева сказано: «Нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу», то есть «Такой язык может быть дан только великому народу». Но во фразе Тургенева два отрицания — нельзя и не был дан. Журналист в порыве страсти вставил еще и третье — не великому. В результате получилось, что Тургенев якобы считал, что такой язык может быть дан только ничтожному народу. Уж не знаю, что бы сказал Фрейд, но я вообще-то думаю, что бедняга журналист ничего такого непатриотического не имел в виду, а просто запутался в отрицаниях.

Как-то раз я участвовала в телевизионной дискуссии о русском языке. По одну сторону баррикады со мной были поэт и эссеист Лев Рубинштейн и Алексей Шмелев, мой коллега.

Мы пели свою либеральную песню, что язык, мол, живой организм, что он правдив и свободен, что государство не должно особенно руководить языком.

Мол, лучше бы побольше словарей издавать и передач про русский язык делать, а не требовать санкций за использование заимствованных или просторечных слов. Язык, мол, стихия, океан, и не так-то просто нам, грешным, что-то ему навязать. И все будет хорошо.

Оппоненты же наши пели, естественно, свою державную песню: язык портится, мировой заговор, кругом враги, покушаются на духовность русского народа путем лингвистической диверсии, а вы вообще Пушкина не любите.

Но неожиданно к атаке на нас присоединился находившийся в зале Александр Моисеевич Городницкий: как это — язык не гибнет, ведь ужас что творится, надо спасать, надо остановить порчу языка, а про океан вы мне вообще не говорите, это я тут океанолог. Ну что ж, океанолог так океанолог.

А через пару дней включаю я телевизор, а там сидит тот же самый Александр Моисеевич и отвечает на вопрос о глобальном потеплении. Ему говорят: ужас, ужас, надо что-то делать, ведь это мы устроили глобальное потепление, надо срочно его остановить! А он отвечает: да нет, тут стихия, существует естественное колебание температур. Сейчас средняя температура действительно повысились. Через какое-то время понизится, и человеку просто не под силу тут особенно напортить.

Людям, говорит, нравится, когда их пугают, но я пугать не буду — никакой климатической катастрофы нет. И все будет хорошо.

Я была поражена сходством его аргументации и общей тональности рассуждений о климате, об океане с тем, что мы говорили про язык и против чего сам Городницкий тогда так активно возражал. Я подумала, что эта разница во взгляде, в оптике, в общем-то, понятна. Когда всю жизнь занимаешься какой-то наукой, постепенно начинаешь ощущать мощь изучаемой стихии, ее дыхание, энергию ее саморазвития, на фоне которой так ничтожны все наши глупости и мелкие злодейства. И думаю, что вопрос о том, почему пали редуцированные, по своему экзистенциальному накалу не уступает вопросу о том, почему происходит потепление.

То есть, может быть, кто-то и умеет это объяснять. Или думает, что умеет… Вот взяли редуцированные гласные и пали. Да так аккуратненько, в соответствии с определенными закономерностями. И попробовал бы кто-нибудь запретить это падение декретом, спасти язык от этой страшной порчи!

Вообще-то я как раз люблю объяснять: ну там, почему такое-то слово прижилось, а такое-то изменило свое значение. Но иногда заметишь в языке какое-нибудь пустяковое новое явление — и стоишь, прямо как Эдип пред сфинксом с древнею загадкой. Вот, например.

В последние годы я наблюдаю, что все чаще вместо союза что стали говорить то что. Сначала замелькали фразы типа Я думаю то, что… или Я считаю то, что… — вместо Я думаю, что, Я считаю, что. Это еще ладно. Да тут даже и закономерность можно увидеть. Во многих типах русских сложноподчиненных предложений возможно или даже обязательно наличие такого указательного слова в главной части. И пожалуй, есть некоторая тенденции к активизации таких слов. Пушкин писал: Блажен, кто смолоду был молод — сейчас скорее сказали бы Блажен тот, кто смолоду был молод. Как, например, у Окуджавы: Счастлив тот, чей путь недолог…

Но дальше — больше. Стали говорить: Я сомневаюсь в том, то что…, Я возмущена тем, то что…, Мы поссорились из-за того, то что … Возможно, вы мне даже и не верите. Честное слово, вы просто внимания не обращали, а я это слышу постоянно. С чего вдруг стал плох старый добрый союз что, зачем понадобилось это наращение? Поди пойми. А вы говорите, глобальное потепление.

Раньше говорили «суши», но «Мицубиси». Теперь же модные люди говорят «суси», но «Мицубиши». Почему? Чистый шибболет — знак принадлежности к определенному кругу. По произношению слова шибболет жители галаадские, во время войны с ефремлянами, узнавали ефремлян при переправе их через Иордан и убивали их. Ефремляне произносили это слово как «сибболет» — это была особенность их диалекта (Суд., XII, 6).

А вот недавно я прочитала в книжке Оксаны Робски:

— Танцевать он тоже в галстуке ходил? — поинтересовалась я, бросая Терминатору поджаренный хлеб.

— На галстуке, — поправила Рита, делая ударение на предлог «на». — На костюме, на галстуке. Это так все продвинутые говорят.

— На галстуке? — Я как будто попробовала выражение на вкус. — Прикольно.

Я тоже попробовала выражение на язык и почувствовала, что оно мне совершенно неведомо. Знакомые тоже пожимали плечами и говорили, что это, наверно, что-то одесское.

Но мой сын подтвердил — конечно, говорят: на моде, гонять на пальто и даже на моднявом пальто «Lacoste», весь на кажуале. Говорит, слышал даже на лысом черепе.

Вообще-то предлог на, как, например, приставка про- (всякие там пролечить, проплатить), в последнее время замелькал довольно активно: на тюрьме (как на зоне), на вагоне (Кипяток попросите на соседнем вагоне — недавно в поезде услышала), на районе (даже в какой-то рекламе было: У нас на районе никто не зажигает). А мое любимое выражение с предлогом на — на позитиве: Я пришел такой весь на позитиве. Раньше говорили на нервах, на голубом глазу, а теперь еще и на лавэ (то есть, при деньгах). Так что насчет на пальто — в отличие от Станиславского, верю, верю.