Литературный текст: проблемы и методы исследования. 8. Мотив вина в литературе (Сборник научных трудов)

«Амфитеатров стал лопать шампанскоеи уже „не может“ без этого. Аристократ» (А. С. Суворину — П 5, 219);

«Есть чуйки, которые не пьют ничего, кроме шампанского, и в кабак ходят не иначе, как только по кумачу, который расстилается от избы вплоть до кабака» (Чеховым — П 4, 124);

«На правах великого писателя я все время в Питере катался в ландо и пил шампанское.Вообще чувствовал себя прохвостом» (М. В. Киселевой — П 2, 217–218).

Таким образом, шампанское в художественном мире Чехова становится, прежде всего, метонимией или неизменно повторяющейся обывательской жизни (маркером ее основных вех и рубежей), или жизни богемно-праздной, но и в том, и в другом случае — жизни пошлой. Отсюда комический модус произведений, в которых оно появляется.

Однако, рассказ-монолог «Шампанское» не исчерпывает вполне семантического поля образа. Еще одна смысловая его грань проявляется в повести Чехова «Драма на охоте»:

«— Три часа прошу, умоляю дать сюда бутылку портвейна или шампанского, и хоть бы кто снизошел к мольбам! Все глухи, как тетерева! Льду только что сейчас принесли, хотя я приказал достать его три часа тому назад. Что же это такое? Человек умирает, а они словно смеются! <���…>

Павлу Ивановичу удалось влить в рот Ольге столовую ложку шампанского. Она сделала глотательное движение и простонала» (3, 376; 377).

На первый взгляд, шампанское замещает здесь традиционное во врачебной практике того времени красное вино (или кагор), которое давали умирающим и которое в определенных случаях и в определенной степени могло заменить собой причастие (отсюда появляющаяся в первой части цитаты вариативность: портвейн или шампанское и предпочтительность именно первого). Однако функция шампанского в данной сюжетной ситуации принципиально иная: как следует из второй части цитаты, на какое-то время оно возвращает героиню к жизни. Так, шампанское превращается в метонимический знак земной жизни человека, его существования на земле. Именно эта сема и становится доминирующей в последних произведениях и письмах Чехова:

«Очень бы мне теперь хотелось пойти в „Эрмитаж“, съесть там стерлядь и выпить бутылку вина. Когда-то я solo выпивал бутылку шампанскогои не пьянел, потом пил коньяк и тоже не пьянел» (В. И. Немировичу-Данченко — П 11, 294).

Отсутствие здесь комического модуса изображения очевидно: для писателя, изолированного тяжелой болезнью от удобств и удовольствий «цивилизации», ужин с шампанским в модном столичном ресторане становится теперь знаком полноценной во всех отношениях человеческой жизни. Окончательное же формирование семантики образа шампанского происходит в последних пьесах Чехова.

Так, в драме «Три сестры» особое значение приобретает ремарка, предваряющая четвертое ее действие. Она задает не только фон , на котором разворачиваются заключительные события пьесы, но и пространственно-временной континуум, фиксирующий вполне определенную точку зрения, с которой эти события оцениваются:

«Старый сад при доме Прозоровых. Длинная еловая аллея, в конце которой видна река. На той стороне реки — лес. Направо терраса дома; здесь только что пили шампанское. Двенадцать часов дня. С улицы к реке через сад ходят изредка прохожие; быстро проходят человек пять солдат» (13, 172).

Остановившееся в высшей точке дня мгновение, принципиально разомкнутое пространство фиксируют здесь статично-вечную гармонию природы. Старый сад в этой знаковой системе может означать временность индивидуального человеческого существования, а еловая аллея фактически стирает грань между ним и лесом — воплощением абсолютной свободы, не подчиняющейся никакому внешнему воздействию. Она фиксирует процесс постепенного растворения сознания в вечном бессознательном — мира человека в мире природы. [167] Покой или «вертикальное» бытие противопоставлено здесь бытию линейному — «горизонтальному», воплощением которого становится «река». Человек же — это лишь прохожий «к реке через сад».

В обозначенном контексте только что выпитое шампанское маркирует конец прежней жизни персонажей — и, прежде всего, трех сестер — завершение их мечты о прекрасной, но недостижимой Москве . И эта семантика прощания , связанная с шампанским, эксплицирована в реплике Вершинина:

«Вершинин. Все имеет свой конец. Вот мы и расстаемся. (Смотрит на часы.) Город давал нам что-то вроде завтрака, пили шампанское, городской голова говорил речь, я ел и слушал, а душой был здесь, у вас» (13, 183).

Точно так же в последнем действии комедии «Вишневый сад» среди «декораций первого акта» «Яша держит поднос со стаканчиками, налитыми шампанским » (13, 242), которые сам тут же и выпивает для того, казалось бы, только, чтобы констатировать весьма примечательный факт:

«Яша. С отъезжающими! Счастливо оставаться! (Пьет.) Это шампанскоене настоящее, могу вас уверить» (13, 243).

Однако «не настоящим», с точки зрения Яши, оказывается не только шампанское:

«Яша. Что ж плакать? (Пьет шампанское.) Через шесть дней я опять в Париже. Завтра сядем в курьерский поезд и закатим, только нас и видели. Даже как-то не верится. Вив ла Франс!.. Здесь не по мне, не могу жить… ничего не поделаешь. Насмотрелся на невежество — будет с меня. (Пьет шампанское.)» (13, 247).

Как видим, шампанское здесь вновь сопоставляется с жизнью человека: прекрасны только его постоянные мечты о будущей жизни, реальность же оказывается «не настоящей», как и шампанское. В этом смысле, финал последнего произведения Чехова (звук топора, срубающего вишневые деревья, и звук лопнувшей струны, замирающий и печальный) отчасти оказывается предопределенным уже репликой Лопахина:

«Лопахин. Кстати и шампанскоеесть. (Поглядев на стаканчики.) Пустые, кто-то уже выпил» (13, 250).

Здесь шампанское становится знаком не просто земной жизни человека, но жизни, которая всегда проходит мимо человека, так и не случается с ним. И таким образом, сам ритуал ухода Чехова, прощания Чехова с жизнью фактически уже был предопределен.

В одном из писем А. Н. Плещееву А. П. Чехов по поводу рассказа «Именины» замечает: «Правда, подозрительно в моем рассказе стремление к уравновешиванию плюсов и минусов. Но ведь я уравновешиваю не консерватизм и либерализм, которые не представляют для меня главной сути, а ложь героев с их правдой» [168](П 3, 19). Стремление Чехова к уравновешиванию плюсов и минусов нашло отражение не только в рассказе «Именины», в художественном мире чеховских произведений этот принцип значит гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Ложь и правда героев, о которой пишет Чехов, это отражение лжи и правды действительности, это те плюсы и минусы, которые заложены в каждом явлении окружающего мира. Изображение какой-то одной стороны, будь то положительное или негативное, будет искажением реального положения вещей, доказательством предвзятого отношения и, в конце концов, ложью, против которой Чехов «протестует».