Литературный текст: Проблемы и методы исследования. IV (Сборник научных трудов)

Весна обладает у Блока большой частотностью и особой емкостью и многозначностью. Помимо традиционно поэтическою употребления этого слова в значении пробуждения природы в годовом цикле юного возраста человека, пробуждения первого чувства, бурного проявления природных и жизненных сил, весна связана у Блока с мистическим представлением о вечности, независимым от земной смены времен года. Он может говорить о Весне Вечности, о Вечной Весне как выражении Вечной Женственности, и о весне, которую тщетно будут ждать, которая никогда не настанет или, наоборот, не будет нужна («Ненужная весна»), придет в болезненное противоречие со смертью души, с невозможностью ее Воскресенья.

В стихотворении «Вербы — это весенняя таль…» образ весны соединяет в себе и весну в природе, и ликование о готовящемся воскресении Бoга и — метафорически — человека (воскрешение Лазаря), и пробужденье и половодье чувств, захвативших героя, и весеннюю грозу Ее Страсти, делая образ весны емким, раздвигая привычные его границы.

Христианская символика хлебного злака в ее особом для русского сознания старообрядческом преломлении становится у Блока одной из ведущих мифологем. В воспоминаниях о Блоке Е. П. Иванов пишет, что в своих беседах в октябре 1905 г. они обращались к образу «Христа в полях грядущего». [145] Иванов Е. П. Воспоминания и записи об Александре Блоке // Блоковский сборник 1. Тарту, 1964. С.396. Под воздействием этого образа Блок создает стихотворение «Вот Он, Христос — в цепях и розах…» и посвящает его В. П. Иванову. Образ Христа здесь соотнесен с хлебным злаком:

Мысль о «нищете духа», заключенная в евангельской притче о зерне, определяет мифологию этого стихотворения.

Этот же образ встречаем в стихотворении «Полюби эту вечность болот…» 0905); Этот злак, что сгорел, не умрет . А в стихотворении «Я ухо приложил к земле…» (1907) образ колоса/зерна развернут:

Колос семантически слит с полем , которое в песенно-поэтической традиции воспринимается как неотъемлемая часть пейзажа России, ее беспредельных просторов. Земной простор получает в стихотворении дополнительное — небесное — измерение через звуковой образ «Заливистый крик журавля» . Природная космография Блока занимает свое устойчивое место в его поэтической мифологии и заслуживает специального исследования.

В мировой мифологии, фольклоре и поэтической традиции злаковое поле (по преимуществу ржаное ) — ложе любви. Например, в песне «Коробейники» Некрасова, настроение которой подсказало Блоку образы драмы «Песня Судьбы» (1908): «Расступись ты, рожь высокая, Тайну свято сохрани» . Это значение восходит к древнему акту симпатической магии: совокупление при валянии на поле как бы оплодотворяет землю, обеспечивает ее плодоносность.

В стихотворении Блока содержание образов колосящегося поля и ожидания под вечер («Это значит — я жду у плетня До заката горячего дня») включает и это значение. О том, что эти мифологические смыслы не чужды Блоку, свидетельствует другое, более раннее стихотворение Блока(1898);

Блок не мог знать перевод С. Маршака из Р. Бориса:

Не знал он и стихов оригинала. По крайней мере, у Блока нет ни одного упоминания имени великого шотландского поэта. В основе сходства поэтической ситуации — общий миф.

Кроме указанных смыслов, злаковое поле в фольклорно-мифологической традиции — место разгула нечистой силы. Для Блока это значение было конкретным личным переживанием, связанным с «глубинным» бобловским поверьем о «мчащейся» «по ржи», о котором он дважды упоминает в Дневнике 1901–1902 гг. (VII 38, 48) и на которое ссылается в статье «Стихия и культура» (V 357) Эта семантика смыкается с предыдущей в толковании поля как полного чар, опасного колдовского места в стихотворении «Русь» (1906).

Наконец розы — старинный символ любви, испытанный мировой поэтической традицией. Я не ставлю своей задачей рассмотреть здесь всю уникальную множественность смыслов и значений этой королевы символов в человеческой культуре, многие из которых восприняты и претворены Блоком. [146] Символ розы в ряде аспектов исследован в моих работах о поэме «Соловьиный сад» и драме «Роза и крест» (Мифопоэтика А. Блока; Историко-культурный и мифологический комментарий к драмам и поэмам. Владимир, 1994). Назову лишь минимально необходимый ряд значений розы (красной розы, у Е. Эткинда — почему-то «засушенной»). красота, изысканность, страсть, огонь любви, дионисийски стихийный, сжигающий и обновляющий, способный погубить и воскресить. Для цикла «Кармен» в целом имеет значение и мистическая символика розы, восходящая к Владимиру Соловьеву, как знака небесной божественности, Вечной Женственности:

За розами в стихах, посвященных Кармен-Дельмас, стоят живые розы, которые сопровождали нарастание этого романа Розу (вместо акации, как в новелле Мериме) бросает Кармен Хозе в спектакле Мариинского театра, на который неизменно ходил Блок весной 1914 г. Однажды она, как говорит семейное предание, бросила эту розу со сцены в зрительный зал — Блоку. [147] Эта сценическая роза из красной ткани хранится в доме племянницы Л. А. Дельмас — И. А. Фащевской. В истории этого романа розы были своеобразным языком любви. В Записных книжках Блок фиксирует Даты получения и отправки роз: розы ей — 24 и 28 марта; «Розы, ячмень, верба и красное письмо» от нее — 30 марта; «Цветы от нее» — 5 апреля; «Она передала семь роз для мамы» — 23 апреля, «ей розы» — 28 апреля. О магнетической силе роз как дара любви Блок сказал в стихотворении 1901 г., которое так и назвал — «При посылке роз»