Борис Парамонов - Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Б. П. : Думаю, что да: Платонов революционер почище Маяковского, но жалеет людей и гибнущую жизнь, как Ахматова. Платонов – писатель, у которого слово большевик происходит от слова боль.

И. Т. : Борис Михайлович, три ваших статьи о поэте хорошо известны, так что сегодня – это уже четвертый Пастернак. Давайте начнем беседу с биографических подступов.

Б. П. : Мое отношение к Борису Пастернаку, к его поэзии развивалось не просто, я бы сказал драматично. Я был отрок начитанный, читал и поэзию и в шестнадцать лет вполне овладел Маяковским – ранним, естественно, футуристом. «Облако в штанах» было любимым чтением, и все понимал. В громадном юбилейном однотомнике Маяковского 1940 года издания, в обширном предисловии бывшего лефовца Перцова, упоминался и Пастернак во вполне позитивном контексте, как автор поэм «905 год» и «Лейтенант Шмидт». А в одном из текстов, помещенных в этот однотомнике, Маяковский Пастернака цитировал – одно четверостишие, которое назвал гениальным.

И. Т. : Из стихотворения «Марбург», конечно.

Б. П. : Да, помните это: «В тот день всю тебя, от гребенок до ног,/ Как трагик в провинции драму Шекспирову,/ таскал за собою и знал назубок,/ шатался по городу и репетировал». Этим до поры до времени знакомство мое с Пастернаком ограничилось. Хотя стихи запомнились.

И. Т. : Как известно, для второго издания книги «Поверх барьеров», откуда «Марбург», Пастернак это стихотворение 1916 года сильно переделал, и по мнению некоторых знатоков, к худшему.

Б. П. : Да, об этом писал М. Л. Гаспаров в мемуарной записи о Сергее Боброве, бывшем для молодого Пастернака чем-то вроде того, чем был Давид Бурлюк для Маяковского. Бобров жалел первый вариант «Марбурга» и говорил, что это четверостишие Пастернак оставил, потому что Маяковский назвал его гениальным.

Вот таково было мое первое знакомство с Пастернаком, еще очень предварительное, беглое, черновое. Но книгочеем я оставался, и вскоре напал на книгу Пастернака – сборник 1927 года «Две книги», состоявший, как известно, из «Сестры моей жизни» и «Тем и варьяций». Книга была в доме моего школьного приятеля, мать которого в незапамятные времена была студенткой Института истории искусств – цитадели формализма в двадцатые годы. У них были изумительные книги; например, я Шкловского прочел «Сентиментальное путешествие» – это еще в сталинские последние годы. Очень душеполезное было чтение, и Шкловский, и все прочее в этой библиотеке, так что на советскую мякину я уже в шестнадцатилетнем возрасте не клевал.

И. Т. : Ну а как все же с Пастернаком, с этим его сборником «Две книги»?

Б. П. : Хотелось бы похвастаться, что с тех пор познал и полюбил, но как честный человек говорить этого не стану. Держал в руках и читал – но не пошло. «Пошло», то есть понятным было одно стихотворение – первое, как бы вступление к «Сестре» – «Памяти демона». Даже для чего-то наизусть выучил. И сейчас помню – с тех пор.

Ну, и так далее. Всего читать не буду, у нас сегодня много будет стихов Пастернака.

И. Т. : Но такая реакция на как будто и непонятную книгу была явным залогом, что со временем поймете всё.

Б. П. : Не так просто все это было. Как вы, должно быть, знаете, Иван Никитич, первый после нобелевского скандала том стихов Пастернака был издан в 1961 году – через год после смерти поэта и на антисталинской волне, которую Хрущев снова погнал на ХХII съезде партии. Я тогда работал в издательстве Лениздат, и сотрудникам выдали по книжке, сделали такую льготу работникам издательства обкома КПСС. Сборник был вполне представительный. Стал я его читать – и опять Пастернак у меня не пошел. Подержал я его, подержал – и подарил одному товарищу.

И. Т. : Борис Михайлович, слушать тяжело! Ушам не верится!

Б. П. : Был такой грех, но, надо сказать, этот товарищ много лучше в стихах разбирался, чем я тогдашний. Впрочем, эту потерю я вскоре с избытком наверстал. Следующим изданием Пастернака, как вы, конечно, знаете, был том Библиотеки поэта 1965 года, это уже, можно сказать, полный Пастернак, и еще у этого издания была одна особенность, которая его сделала ценнейшим и редчайшим товаром.

И. Т. : А как же! Предисловие к этому собранию было написано Андреем Синявским, тут же арестованным, когда в эти же дни докопались, что он и был пресловутым Абрамом Терцем, печатавшим за границей свои антисоветские сочинения.

Б. П. : Я эту книгу, странно сказать, купил – совершенно легально, в питерском Доме книги за рубль 24 копейки; цены на книги тогда были смехотворными.

И. Т. : Но хорошие книги выходили крайне редко, и небольшими, по тому времени, тиражами.

Б. П. : Да, у этого Пастернака тираж был сорок тысяч. В сущности, и не маленький, но могли бы выпустить и миллион – разошелся бы.

И. Т. : Именно такой тираж – миллион экземпляров – был у первого перестроечных времен издания стихов Пастернака. В бумажной обложке. Но как же вы, Борис Михайлович, то крамольное издание ухитрились приобрести, с Синявским?

Б. П. : Дал наводку один хороший человек из ленинградского отделения издательства «Советский писатель», где эта книга вышла. Я ему небольшую услугу оказал, вернее не я, а мой отец, а он мне в благодарность сообщил: Боря, только что поступил в продажу сборник Пастернака, идите скорей на первый этаж, еще застанете. Так и вышло.

Да, и было это в 1965 году, в конце лета, за месяц до ареста Синявского и Даниеля. Но я к этому времени был уже знаток и ценитель Пастернака – за эти четыре года, когда отдал приятелю томик шестьдесят первого года и до этого издания шестьдесят пятого – научился-таки читать и понимать Пастернака. Но и то сказать: за эти четыре года я почти ничего другого не читал, одного Пастернака. Конечно, всякого рода журнальные сенсации пропустить было нельзя – скажем, «Ивана Денисовича» в «Новом мире», но фундаментальным чтением был и оставался Пастернак.

И. Т. : Так что же было в промежутке между этими двумя изданиями? На чем вы утвердились в Пастернаке?

Б. П. : Это была удивительная история. Попалась мне книжка репрессированного и, как водится, реабилитированного рапповца Селивановского. Он среди рапповцев грамотным считался. Листал я эти казенные словеса – и вдруг на цитату напал, из Пастернака. Вот на эту, из «Спекторского»: