Борис Парамонов - Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Дорогой товарищ, я ничуть не сомневаюсь, что царство свободы когда-нибудь настанет (возможно, тогда, когда будут истреблены последние люди на нашей планете). Пока что мы именно вступаем в царство откровенной необходимости, где насилие не покрывается пошлой, сладенькой маской английского лорда. Умоляю вас, не украшайте палки фиалочками! Велика и сложна ваша миссия – приучить человека настолько к колодкам, чтобы они казались ему нежными объятиями матери. Для этого вовсе не надо подходить осторожно, крадучись, пряча колодки за спину. Нет, нужно создать новый пафос для нового рабства. Мало соблазнять приготовишку дипломами, надо научить его радоваться восьми годам – восьми векам, а может быть, тысячелетиям. Вы, кажется, несмотря на свою интеллигентность и пристрастие к цитатам, человек деловой, энергичный. Оставьте же свободу сифилитикам из монмартрских кабаков и делайте без нее то, что вы, собственно говоря, и так делаете!

Это очень интересное суждение, и даже не в конкретике своей, а, так сказать, в методологии. Хуренито, то есть Эренбург, обнажает здесь – и повсюду в романе – то, что Маркс называл идеологическими иллюзиями и призывал эти иллюзии разоблачать. Хуренито и есть такой разоблачитель, провокатор, Великий Провокатор, каким замыслил его Эренбург.

И. Т. : Получается что-то вроде черной магии и ее разоблачения.

Б. П. : Вот именно. Можно даже сказать, что Эренбург, несмотря на весь свой прославленный скепсис, больший большевик, чем сами большевики. Больший, вернее сказать, марксист. И здесь его роман начинает сильно напоминать другую книгу, вышедшую чудом в советские годы, – «Диалектику мифа» А. Ф. Лосева. Он ведь был в этой книге чистым Хуренито, конечно, более философски образованным, чем фельетонист Эренбург, как его повсеместно в те годы называли. Например, у Лосева есть рассуждение о ненужности театров в коммунистической революции: если вы провозглашаете равенство, то зачем вам Шаляпин, который поет лучше других? Книга Лосева исключительно провокативна, издевательская провокация. Дарю эту мысль – о сходстве «Хуренито» с «Диалектикой мифа» – какому-нибудь диссертанту.

И. Т. : Лосев, однако, в отличие от Эренбурга, за свою книгу пострадал, был отправлен на Беломорканал.

Б. П. : Время было уже другое – тридцатый, а не двадцать первый год.

И. Т. : Но в общем выходит, что Эренбург не такой уж и фельетонист.

Б. П. : О фельетонности Эренбурга умные критики говорили в связи не столько с его мыслями, сколько стилем «Хуренито» и последующих его книг. Вот давайте приведем слова Юрия Тынянова из его статьи «Литературное сегодня» 1924 года. Как показывает дата, речь у Тынянова пойдет не только о «Хуренито», но и последующих романах Эренбурга:

У нас есть западные романы и один (пока) марсианский. Массовым производством западных романов занят в настоящее время Илья Эренбург. Его роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито» имел необычайный успех. Читатель несколько приустал от невероятного количества кровопролитий, совершающихся во всех повестях и рассказах, от героев, которые думают, думают. Эренбург ослабил нагрузку «серьезности», в кровопролитиях у него потекла не кровь, а фельетонные чернила, а из героев он выпотрошил психологию, начинив их, впрочем, доверху спешно сделанной философией. Несмотря на то что в философскую систему Эренбурга вошли и Достоевский, и Ницше, и Клодель, и Шпенглер, и вообще все кому не лень, – а может быть именно поэтому, – герой стал у него легче пуха, герой стал сплошной иронией. С этими невесомыми героями читатель катился за Эренбургом с места на место и между главами отдыхал на газетной соли. Читатель прощал Эренбургу и колоссальную небрежность языка – ему было приятно удрать хоть на час из традиционного литературного угла, в котором он стоял, на литературную улицу, где-то граничащую с рынком. А Великий провокатор напоминал ему не до конца сжеванного Достоевского, и кроме того открывалась еще одна любопытнейшая тема для разговоров: гибель Запада. Этой темой Эренбург не пренебрег ни в какой мере – и тотчас выпустил экстракт из «Хулио Хуренито» – «Трест Д. Е. История гибели Европы» – сокращенное издание для школы. Регулятор был переведен на самый быстрый темп. Европа гибла в каждой главе – не погибал только сам герой, как невесомый; читателю между очередными гибелями давалась доза сентиментальности на тему о рыжей челке. Герои романа, впрочем, могли бы протестовать против жестокого обращения; так, например, Виктор Брандево, племянник французского президента, в конце одной главы, смотря из танка стеклянными глазами, зазевался – и автор через несколько глав сделал его монахом, а еще через несколько глав – анархистом. И герои могли бы резонно возразить, что если из них вынута психология, то это не значит, что их действия могут быть ничем не мотивированы.

Последняя фраза у Тынянова не совсем, по-моему, уместна: ведь пойнт «Хуренито» и «Треста Д. Е.» как раз в том, что лишенные психологии герои легко перемещаются, давая возможность быстрого, легкого движения сюжета. В этом была не небрежность, а, если угодно, открытие, новая форма романа, прием. Эренбург был легким чтением, тем не менее заставляющим задуматься как раз над своей философией: умные мысли в «Хуренито» были – и не в европейских главах, действительно поверхностных, никак сегодня, да видимо и тогда неинтересных, – а в русских, в разговорах Хуренито о большевиках и революции. Вот, например, что говорит у него Ленин в главе «Великий инквизитор вне легенды»: «Мы гоним людей в рай железными бичами».

И. Т. : Этих слов и этой главы тоже наверняка нет в девятитомнике, так ведь?

Б. П. : Да, но такие слова не могли не запомниться даже пятнадцатилетнему подростку, читавшему первое издание. Но вернемся к теме Эренбурга-писателя.

Другой тогдашний формалист Виктор Шкловский эту фельетонную легкость стиля счел интересной, усмотрел в ней эволюционные литературные возможности. В «Zoo» он писал, что о «Хуренито» хочется думать, что роман можно сделать на газетном материале, в газетном жанре точнее. Но там же в «Zoo» есть другие слова об Эренбурге, очень важные: он из Савла не стал Павлом, он Павел Савлович и пишет «Звериное тепло».

Что тут имеется в виду? Эренбург ведь начинал как поэт, и очень старался стать поэтом. Но поэт он никакой, сейчас переиздавать его стихи (что было сделано аж в «Библиотеке поэта») – пустая трата энергии и бумаги.

И. Т. : Марина Цветаева сказала об Эренбурге: циник не может быть поэтом.

Б. П. : Так-то оно так, но Эренбург, как я стараюсь показать, был не совсем циником, он сохранял, так сказать, чувства добрые. Стихи, конечно, пишутся не от добрых чувств, и у Эренбурга не хватало просто-напросто словесного мастерства. Опять уточняю: словесное мастерство у него было и работало на другом, нежели требует поэзия, материале. «Виза времени», повторяю, мастерски сделанная книга как раз в своем словесном ряду. Но вот ведь какой парадокс: писать хорошо о стране легче, чем о человеке. Страна, я бы сказал, – это внешняя проекция человека, его экстериоризация и объективация, а вы попробуйте заглянуть в человеческое нутро, вот это самое звериное тепло передать словесно.