Борис Соколов - Расшифрованный Гоголь. «Вий», «Тарас Бульба», «Ревизор», «Мертвые души»

По мнению М. М. Бахтина, высказанному в статье «Рабле и Гоголь» (1940), «в основе «Мертвых душ» внимательный анализ раскрыл бы формы веселого (карнавального) хождения по преисподней, по стране смерти…

Скупка мертвых душ и разные реакции на предложения Чичикова… открывают… свою принадлежность к народным представлениям о связи жизни и смерти, к их карнавализованному осмеянию. Здесь также присутствует элемент карнавальной игры со смертью и границами жизни и смерти (например, в рассуждениях Собакевича о том, что в живых мало проку, страх Коробочки перед мертвецами и поговорка «мертвым телом хоть забор подпирай» и т. д.). Карнавальная игра в столкновении ничтожного и серьезного, страшного; карнавально обыгрываются представления о бесконечности и вечности (бесконечные тяжбы, бесконечные нелепости и т. п.). Так и путешествие Чичикова незавершимо».

Категория «карнавала» из-за своей всеобщности (приложимости к любым фактам культуры) и неопределимости здесь, пожалуй, ни при чем, а вот мысль о принципиальной незавершимости путешествия Чичикова действительно ценна.

Русский философ-эмигрант Иван Александрович Ильин (1883–1954) в своей лекции «Гоголь – великий русский сатирик, романтик, философ жизни» (1944) отмечал, что «Мертвые души» «должны были положить начало развенчиванию пустоты и очищению во всерусском масштабе. Этим объясняется тот факт, что Гоголь стал печальным, когда, мастерски прочитав отдельные главы из поэмы своим друзьям, увидел, что они смеются: ему не смех хотелось вызвать у людей, образумить их хотелось.

Здесь замышлялся и зачинался крестовый поход, и этот поход… можно и должно было осуществить во всемирном масштабе. А для этого недостаточно показать ничтожность жизни, надо повернуть ее на путь изобличения, найти и указать дорогу к религиозному очищению.

Именно этого хотел Гоголь. Именно поэтому он говорил, что 1-я часть поэмы отражает преисподнюю, во 2-й появится чистилище, а 3-я грезится ему чем-то вроде рая с прекрасными, величественными образами…

Иначе, чем в русле христианства, он не думал; решение своей задачи видел только в личностном очищении от всего недостойного в себе. И если мы будем придерживаться этой установки и этой точки зрения, для нас прольется вдруг ярчайший свет на все, что Гоголь писал, говорил и творил, на его психологическую противоречивость и смерть…

Но перехода из ада в чистилище у него не получилось, не говоря уже о рае».

Как справедливо заметил Вадим Кожинов в статье «Чаадаев и Гоголь» (1967), «сама афера Чичикова, лежащая в основе фабулы поэмы, никому не приносит зла – ни крестьянам, ни помещикам, ни обществу в целом. Чичиков как бы просто берет деньги «взаймы» у Опекунского совета (под несуществующий, ирреальный залог), с тем чтобы, пустив их в оборот, разбогатеть и, разумеется, вернуть «заем» – иначе ведь он пойдет под суд. И эта безобидность его плутни, без сомнения, не случайна; она глубоко соответствует всему духу поэмы». Чичиков использует не слишком благородные, но и нельзя сказать, что совсем уж неблаговидные средства для достижения благого, по его мнению, дела – всемерного умножения «копейки». От протестантской этики он, пожалуй, достаточно далек, но в то же время далеко не готов преступить все заповеди.

По мысли В. В. Кожинова, «Философические письма» Чаадаева и «Мертвые души» роднит «бесстрашие национальной самокритики (в частности, мысль об еще не пробудившейся для истинного бытия родине) и дерзость пророчества о ее грядущем величии».

Среди персонажей «Мертвых душ» главную, центральную роль играет Павел Иванович Чичиков. Именно он организует сюжет поэмы. По сословной принадлежности Чичиков – чиновник, причем имеющий довольно высокий чин коллежского советника. Однако на самом деле он находится в отпуске и занимается тем, что может быть названо предпринимательством, или, по-современному, – бизнесом. Можно счесть его и мошенником, хотя с формально-юридической точки зрения его афера с мертвыми душами никакие законы не нарушает. Да и когда Чичиков на таможне занимался явно подсудными вещами, он, как подчеркивает писатель, благополучно увернулся от суда уголовного. Но, по мысли Гоголя, он нарушает главный закон – нравственный. И от Божьего суда Чичикову не уйти. Однако из всех «мертвых душ» поэмы он, как кажется, мыслился Гоголем единственным, кто еще способен на духовное возрождение.

Интересно также то, что из всех остальных персонажей «Мертвых душ» только персонажи-помещики являются яркими и запоминающимися. Напротив, чиновники в поэме – это более или менее безликая масса стяжателей (скорее даже не безликая, а на одно лицо), даже не имеющие, за исключением Ивана Антоновича Кувшинное рыло, собственных запоминающихся имен. Напротив, у помещиков у всех – запоминающиеся, часто «говорящие» фамилии. Вероятно, на дворянский класс Гоголь все-таки возлагал еще какие-то надежды, надеялся на то, что удастся достичь гармонии между помещиками и крепостными крестьянами. Не случайно же во втором томе появляется некий идеальный помещик Костанжогло, под влиянием бесед с которым и должно начаться нравственное перерождение Чичикова. Другое дело, что положительные типы второго тома вышли столь неубедительными художественно, что Гоголь никогда не решался публиковать главы второго тома поэмы и в конце концов признал их несостоятельность. Константин Федорович Костанжогло, например, по выражению современного критика Сергея Эйгенсона, «по части художественной убедительности он не так далеко ушел от бабаевского председателя колхоза Тутаринова» (имеется в виду образ положительного героя из романа классика соцреализма Семена Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды»). Между прочим, как доказал тот же С. Эйгенсон, источник богатства этого чудо-помещика совершенно сказочный. Костанжогло так рассказывает о нем Чичикову: «Рыбью шелуху, например, сбрасывали на мой берег шесть лет сряду; ну, куды ее девать? я начал с нее варить клей, да сорок тысяч и взял. Ведь у меня все так». Но для того чтобы наварить такое количество клея из чешуи, на берег вблизи имения Костанжогло должны были шесть лет кряду свозить всю рыбу, которую выловили в бассейне Волги и Камы в ту пору. Да и никто на Руси рыбу от чешуи на месте вылова не чистит. Так что у любого читателя, мало-мальски знакомого с этими реалиями, соответствующая глава «Мертвых душ» была способна вызвать только улыбку, да еще подозрение, что благородный помещик имеет какие-то противозаконные доходы, которые маскирует байками про рыбную чешую.

Павел Иванович Чичиков – это главный и по-своему самый любимый автором герой «Мертвых душ». Как иронически подчеркивает Гоголь, «не приди в голову Чичикова эта мысль (накупить «всех этих, которые вымерли» и заложить их в Опекунский совет. – Б. С. ), не явилась бы на свет сия поэма… здесь он полный хозяин, и куда ему вздумается, туда и мы должны тащиться». Одним из прототипов Чичикова послужил Д. Е. Бенардаки, но не характером, а только некоторыми фактами биографии (уход в предпринимательство после увольнения с военной службы после какой-то неприятной истории, покупка на вывоз в Херсонскую губернию 2 тыс. крестьян из Тульской губернии и др.). Чичиков дает основу интриге поэмы, путешествуя по губернии и скупая умерших крепостных крестьян. Он действует почти в каждом эпизоде поэмы. Он помогает автору выявить уродливые черты тех, с кем встречается: помещиков и чиновников. Наконец, Чичиков, хотя и занимается откровенным мошенничеством и думает, кажется, только о том, как быстрейшим образом скопить миллион, вызывает у нас определенную симпатию. Кто же он такой, Павел Иванович Чичиков?