Барбара Уокер - Максимилиан Волошин и русский литературный кружок. Культура и выживание в эпоху революции

История русской образованной элиты середины – второй половины XIX века богата такими наставниками и создателями институтов, от братьев Рубинштейн, основателей Московской и Петербургской консерваторий, до, например, А. Г. Столетова и его физической лаборатории или А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского с их журналами, или купца С. И. Мамонтова, много сделавшего в своей усадьбе Абрамцево для поддержки изобразительного и театрального искусства. Чуть позже такие личности, как В. Я. Брюсов и М. Горький, проявили кипучую энергию, открывая желающим доступ к публикациям в журналах, книжных издательствах и т. д., а С. П. Дягилев предоставил России историческую возможность повлиять на европейское искусство благодаря своей роли организатора движения «Мир искусства», и это далеко не полный перечень. Эти организаторы открывали перспективы для невиданного прежде распространения образованной элиты и были крайне необходимы стремительно меняющейся России.

Многие из них, хотя и не все, лично спонсировали деятельность социально-профессиональных кружков, поскольку таковые было исключительно полезны для их целей. Ведь менторам нужно было не только учредить институты – они должны были собрать в них нужных людей. Круг общения оказался идеальной основой для поиска, организации и повышения культурного уровня кадров, которые требовались для осуществления их институциональных усилий. Многие менторы содействовали образованию таких кружков в своих домах, поощряя участие в интеллектуальных беседах, обмен идеями и дискуссии в интересах профессиональной деятельности и развития. Они также способствовали профессиональному общению членов кружка, предоставляя молодежи возможность знакомиться друг с другом, прикидывать, насколько они могут пригодиться друг другу при реализации планов на будущее, а также встречаться со старшими, более влиятельными фигурами в соответствующей области деятельности. И зачастую менторы поддерживали их как физически, так и эмоционально, иногда просто тем, что кормили своих гостей, оказывали им личную поддержку, давали советы по разным вопросам, от того, как должен вести себя профессионал, до того, как ему следует одеваться, и, как правило, помогали желающим продвинуться в профессии и приспособиться к новому образу жизни. Такие круги общения поражают тем, что они делали для самопреобразования своих более молодых членов ничуть не меньше, чем коммунитас в какой бы то ни было форме ее проявления. То, что кружок как узел нетворкинга обычно собирался в чьем-либо доме, зачастую – в доме ментора, возымело реальное влияние на его историю – а также на историю кружковой культуры и, если взять шире, русской интеллигенции, поскольку домашняя сфера обладала собственными традиционными структурами. Величайшее значение имела традиция патриархального уклада, в которой доминирующая мужская личность обладает формальной властью в доме; менее могущественная, но все же важная женская личность является источником множества иных благ, от еды и питья до эмоциональной поддержки; а условное «младшее поколение», зависимые лица, в известной степени обязано если не подчиняться патриарху, то уважать его, а также отдавать чуть меньшую дань уважения хозяйке. Традиционная сила, которой эти отношения обладали в домашней сфере, во многом способствовала укреплению авторитета фигуры ментора в процессе институционализации. Можно было бы предположить, что литературный кружок как коммунитас действительно находился в стадии отмирания, по крайней мере если речь шла о профессиональных писателях, которые хотели получить реальную выгоду от круга своего общения, и что «структура» полностью возобладала. И все же дело обстояло иначе. К началу XX века многие литературные кружки действительно стремились создать формальные средства выпуска литературных произведений, такие как журналы и издательства, и управлять ими. Однако в среде реалистов и символистов, основных литературных группировок той эпохи, по-прежнему проглядывали черты коммунитас. Литературные кружки оставались средоточием интенсивных, близких отношений типа «Я-Ты», стремления к внутренней трансформации, своего рода бескорыстной преданности конкретно литературному или какому-либо иному делу. При этом одновременно четко прослеживалось влияние, оказывавшееся на эти литературные кружки традиционной организацией кружка как узла нетворкинга. Величайшее значение имели патриар-хатные структуры, поскольку они относились к домашней сфере, и менторство, поскольку оно вырастало на почве патриархата, ибо эти литературные кружки также собирались прежде всего в частных домах. Две кажущиеся противоположными культуры – структуры и антиструктуры – на самом деле были тесно взаимосвязаны, чуть ли не подпитывали друг друга в своеобразном культурном химическом взаимодействии, что оказало глубокое влияние на историю русской словесности.

Не совсем понятно, по каким именно причинам дух коммунитас сохранялся с таким упорством. Вероятно, это было каким-то образом связано с природой самой литературы в той форме, в которой, по-видимому, она воспринималась многими русскими – требующей от своих читателей и писателей своеобразной открытости к самоанализу и самопреобразованию, которые переносили их в область, лежащую за пределами повседневной борьбы за выживание [27] Фундаментальный анализ значения литературы для российской образованной элиты содержится в [Brooks 1978: 99-105]. . Возможно, этому способствовало сохранение литераторами и многими другими представителями интеллигенции статуса «сакрального аутсайдера», поскольку в период поздней империи самодержавие продолжало демонстрировать свое нежелание делиться властью и твердо удерживало интеллигенцию вне традиционной системы каст, или сословий [Freeze 1986].

Могла существовать и еще одна причина: если верные духу коммунитас писатели периода поздней империи действительно были глубоко обеспокоены по поводу эксплуататорских и иерархических отношений, то беспокоившее их проявление эксплуатации относилось не столько к системе связей и протекции, сколько к капиталистическим рыночным отношениям. В какой-то степени это могло быть проявлением устойчивости духа неприятия торгашества, свойственного дворянской интеллигенции более раннего времени. К концу XIX века этот дух значительно укрепился из-за распространения разнообразных революционных движений и взглядов, отражавших если не категорическое неприятие рыночных отношений, то неудовлетворенность ими. Антикапиталистический настрой многих русских интеллигентов основывался на глубоких культурных установках, а также на соображениях политического характера [28] Анализ того, что Катерина Кларк называет «романтическим антикапитализмом», приводится в [Clark 1995: 16–23]. Дискомфорт, испытываемый образованной элитой (или потенциальной элитой), рассматривается, в частности, в [Manchester 1998; Bailes 1996]. У этого явления существовал более широкий европейский контекст; об антикапиталистическом настрое среди интеллигенции в других странах см. [Wiener 1981]. . Писателей беспокоила не столько возможность иерархических, своекорыстных отношений между ними, сколько возможность эксплуатации в рыночных условиях самой литературы, а также тех, кто ее читает.