Бретт Кук - Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина

Немногие произведения искусства открыто затрагивают нашу эволюционную судьбу в масштабах всего вида. Утопические и научно-фантастические повествования, подобные «Мы», в этом смысле важные исключения. Однако этические аспекты искусства обычно оказывают косвенное, но при этом чрезвычайно мощное влияние на наши ценности и, следовательно, поведение, обусловливая наши эмоции и диапазон интересов. Даже в небиологическом контексте мы ценим «естественное» и избегаем «ненатурального». Как мы увидим по пониманию Замятиным репродуктивных и прочих стратегий самореализации в «Мы», наше генетически обусловленное эстетическое чутье подсказывает нам не только то, что утопии, подобные Единому Государству, бесчеловечны, но и то, что утопическая литература, пытающаяся избавиться от человеческой природы, не приносит эмоционального удовлетворения. Мы также понимаем, что диссидентские произведения, такие, как подрывной роман Замятина, гораздо ближе нашим естественным, неутопическим чувствам.

За исключением разве что «Уолдена Два» Б. Ф. Скиннера, трудно представить себе эвтопическое произведение, написанное в XX веке, которое приобрело бы устойчивую популярность. Утопии со знаком «плюс», преобладавшие в прошлом, такие как прародитель всех утопий «Государство» (IV в. до н. э.) Платона, были вытеснены негативными, часто ужасающими образами будущего. Это, конечно, может объясняться тем, что прогнозы в отношении технического и социального прогресса стали более пессимистичными, но человеческие универсалии, которые мы рассмотрим в «Мы», предполагают, что антиутопия как таковая лучше соответствует нашим врожденным предрасположенностям.

«Мы» действительно задействует тот пласт сознания, который то и дело выныривает из скрытых на генетическом уровне представлений охотников-собирателей. Написанный как сатира на большевистские мечтания, этот единственный роман Замятина пережил свой непосредственный культурный контекст: его колоссальная эстетическая энергия состоит в том, что он глубоко затрагивает особенности нашей психики, сформированные тысячелетиями эволюционного развития. И теперь наша задача – тщательно проанализировать, каким образом остаточные признаки нашего генетического наследия, содержащиеся в тексте, помогают роману сохранять жизнеспособность, то есть по-прежнему выполнять задачу любого художественного произведения: вызывать интерес зрителей, слушателей или в данном случае читателей. Скоро станет очевидным, что эта новая точка зрения послужит поистине рогом изобилия для важных открытий, которые пригодятся и при прочтении других классических антиутопий. Таково предсказание, сделанное Дж. Туби и Л. Космидес, которые пропагандируют эволюционную психологию как «мощную эвристическую систему порождения новых знаний». Их утверждение, что «все на свете… полностью и в абсолютно равной степени детерминировано и наследственностью, и средой» [Tooby, Cosmides 1992: 75] в полной мере относится к роману Замятина, возможно благодаря выходу художественной литературы за рамки реальности. В конце концов, теоретически автор волен писать о чем угодно и как угодно. Тем важнее наша способность воспринимать генетические влияния, воздействующие на предположительно свободное воображение. И наша первоначальная гипотеза о том, что роман соответствует адаптивным характеристикам, в самом деле получает большее подтверждение при тщательном изучении текстовых свидетельств, чем можно было бы ожидать при изучении реальных фактов человеческой истории.

Но то, что выявляет наш анализ, далеко не монолитно: человеческая природа – явление не унитарное. Сегодня эволюционные психологи полагают, что сознание имеет модульный характер. Туби и Космидес рассматривают нашу психологию как «совокупности сложных адаптаций» [Там же: 79]. Изменения среды, как природной, так и социальной, с которыми мы сталкивались на протяжении нашей общей истории, привели к тому, что разные специализированные когнитивные склонности возникали в разное время и, как следствие, в некоторой степени отстоят друг от друга. Это сопоставимо с развитием нашей физиологии, формирование которой посредством естественного отбора не вызывает серьезных споров. Число этих относительно специализированных когнитивных областей в настоящее время служит предметом дискуссий: называются цифры от четырех до тридцати с лишним. Сходным образом Ф. Тёрнер говорит о 17 ментальных «чарах», областях повышенной притягательности, которые в первую очередь определяют наше восприятие одной только красоты. Он также называет их «турбинами» – это мозговые области особенно высокой эффективности, и именно они отвечают за наше практически мгновенное схватывание некоторых биологически важных проблем, включая размножение, – в отличие от других, менее значимых для нашей эволюционной судьбы, таких как наши повседневные занятия [Turner 1991]. «Турбины» в этом смысле подходящее слово: эволюционные психологи рассматривают врожденные предрасположенности как ускоренные кривые обучения, которые с повышенной эффективностью накапливают и сохраняют знания по определенным вопросам. Эти «модули», или «турбины», не обязательно равноценны по степени внимания, которое мы им уделяем. Эволюционная психология – это наука о наших когнитивных наклонностях. Поначалу в это трудно поверить, так как эволюция также наделила нас большой когнитивной подвижностью. Кроме того, мы обладаем единой, суммарной психикой, которая позволяет нам переходить из области в область, едва ли осознавая наличие швов в нашем сознании. Эти модули, как правило, можно распознать только с помощью специализированного анализа. Поэтому мы будем рассматривать «Мы» постепенно, по одной психологической нити зараз; следует, однако, иметь в виду, что эти линии генетического влияния составляют единый, в высшей степени цельный и эффективный текст. Возможно, их взаимодействие в романе и служит основной причиной его художественной состоятельности.

Так, например, не сексом единым жив человек. В нашем понимании человеческая природа выходит далеко за рамки репродуктивных стратегий, хотя последние зачастую оказываются на первом плане в вопросах семьи, где биологический смысл нашего поведения очевиден. По словам Э. Смита, «дарвинизм ставит дифференцированное воспроизведение особей во главу угла эволюции» [Smith 1997: 70]. Однако теоретически результатом естественного отбора является все поведение, человеческое и нечеловеческое, хотя более поздние воздействия и даже простое усложнение всей конструкции порой мешают увидеть это влияние. Таким образом, если искусство коренится в человеческой природе, то тот или иной текст должен вызвать, по-видимому, больший эстетический интерес, если он взаимодействует не с одним модулем, но с наибольшим их количеством. Если произведение искусства должно воздействовать на разум, например, привлекать и развлекать читателя, то чем большим числом способов оно это делает, тем лучше. Тёрнер также предполагает, что чем больше «нейрочар» стимулирует художественное произведение, тем больше оно дает эстетической энергии [Turner 1985: 26]. Д. Спербер и Д. С. Уилсон, в свою очередь, отмечают, что «ключом к познанию служит максимизация релевантности, то есть достижение максимально возможного когнитивного эффекта при минимальных затратах усилий» (цит. по: [Mithen 1990: 27]). Таким образом, вместо того чтобы просто увеличивать объем текста, автору предпочтительно сделать свои образы релевантными для большего числа вопросов. Мой вывод состоит в том, что эффект окажется еще сильнее, если некоторые из этих побуждений будут противопоставлены, как, например, когда Д-503 сталкивается с перспективой сделать 0-90 матерью без официального разрешения. Поскольку противозаконное деторождение в Едином Государстве считается тяжким преступлением, желание Д-503 выжить самому вступает в конфликт с основным, согласно эволюционной психологии, побуждением – передать свои гены следующему поколению. Это приводит к неразрешимой головоломке и, таким образом, к длительному переживанию невозможности осуществить по меньшей мере одно из побуждений, а потому интригует (см. [Cooke 1999]).