Александр Ливергант - Викторианки

Про то, как «образовывались» (а вернее – не образовывались) сестры Остен, лучше всего написано в «Гордости и предубеждении». В сцене, где сановная и бесцеремонная леди Кэтрин устраивает Элизабет Беннет допрос с пристрастием, автор и ее любимая героиня смеются над воспитанием в духе «института благородных девиц»:

«– Рисуете? – осведомилась леди Кэтрин. – Нет, не умею. – И ваши сестры тоже? – Тоже. – Как странно. У вас, вероятно, не было возможности научиться. Вашей матери следовало каждую весну возить вас в Лондон и нанимать вам учителя рисования… Ваша гувернантка ушла от вас? – У нас никогда не было гувернантки. – Не было гувернантки?! Как такое возможно?.. Стало быть, образованием дочерей пришлось заниматься вашей матери? Я ей не завидую… Без гувернантки вы были предоставлены сами себе, я правильно понимаю?.. Если б я была знакома с вашей матерью, я бы весьма настойчиво рекомендовала ей гувернантку нанять. Я всегда говорю, что в образовании ничего не добиться без каждодневного последовательного обучения, – без гувернантки такое обучение невозможно…» [11] Перевод автора.

Когда сестры немного подросли, за их обучение взялся и отец – и он тоже обошелся без гувернанток и учителей рисования. Джордж Остен, человек образованный (выпускник Оксфорда как-никак), любил преподавать и, чтобы подзаработать, держал дома школу для окрестных детей, и мальчиков и девочек. Свою задачу пастор видел не в том, чтобы научить дочерей латыни и греческому: Вергилия надлежало штудировать сыновьям, а дочери, если повезет, выйдут замуж и не читая «Энеиды», – а чтобы привить им, по его выражению, «покорный нрав и долготерпение». Джейн, к слову, пригодится в жизни, особенно в последние годы, и то и другое. А еще – чтобы научить их «вести дом», с каковой целью Кассандре и Джейн надлежало прилежно изучать «Слугу на все руки» („Complete Servant“) – популярное руководство по ведению домашего хозяйства, книга для девочки-подростка конца XVIII века куда более актуальная, чем «Одиссея» или речи Цицерона.

Пианино предназначалось дочерям, а для младших сыновей, будущих моряков, Джордж Остен приобрел огромный глобус, микроскоп, компас и солнечные часы. Джейн, понятно, всеми этими мальчишескими забавами не интересовалась, а вот к чтению при посредстве книгочея Джеймса пристрастилась с самого детства; когда повзрослеет, будет называть книги «моими детьми». Книг в Стивентоне насчитывалось несколько сот: Джордж Остен был не из тех приходских священников, что не читают ничего, кроме Священного Писания. Круг чтения его младшей дочери был обширен – от священных книг, кулинарных пособий и «Слуги на все руки» до тогдашних блокбастеров вроде «Полуночного колокола»:

«Девочки сбежали по ступенькам, и тут на их лицах изобразился ужас. Старшая, заливаясь слезами, поведала им, что дядюшкина постель пуста и залита кровью».

От французской грамматики, на обложке которой еще совсем детским, изломанным почерком восьмилетней Джейн Остен написано: «Ничего не получается», до «Истории Англии с древнейших времен до смерти Георга II». Со временем Джейн сочинит свою собственную, пародийную историю Англии, а Кассандра проиллюстрирует ее портретами монархов, в том числе и фаворитки Джейн – Марии Стюарт. Чуть позже к этим книгам прибавились стихи Уильяма Каупера и эссе властителя дум английского восемнадцатого века, критика, поэта и лексикографа Сэмюэля Джонсона. «Мой дорогой доктор» будет называть Джонсона Джейн, его горячая поклонница.

Домашним образованием дело, однако, не ограничилось. Джейн не было и восьми, когда ее все же отправили учиться «на сторону». С детьми – с девочками реже, с мальчиками почти в обязательном порядке – англичане в этом отношении никогда не церемонились. В России говорили: «Пускай его послужит», в Англии: «Пускай его поучится», и еще хорошо если в закрытой школе – могли ведь отправить к совершенно чужому человеку, наставнику, пускай поучит их отпрыска перед школой уму-разуму; не родительское это дело.

Отъезд из Стивентона не стал, однако, для Джейн трагедией, ведь приход она покидала вместе с любимой старшей сестрой, да и ехала не куда-нибудь, а в Оксфорд, Джеймсу под крылышко. Не в Оксфордский университет, разумеется (мала, да и девочка), а в школу-интернат некоей миссис Коли, чей покойный муж долгие годы возглавлял Брейсноуз-колледж.

Академическим образованием миссис Коли своих воспитанниц обременяла не слишком, но и не обижала, относилась, можно сказать, по-матерински, и, когда в Оксфорде вспыхнула эпидемия кори, увезла девочек, даже не поставив родителей в известность, куда подальше, в Саутгемптон, где вскоре сестры заразились сыпным тифом и чудом остались живы.

Но домой не вернулись и летом 1785 года перебрались из Саутгемптона в Рэдинг в еще один интернат для девочек с загадочным романтическим названием «Школа при аббатстве» („Abbey House School“). Название школы, впрочем, реальности нисколько не противоречило. Располагалась школа и в самом деле в здании чудом сохранившегося средневекового аббатства с башнями, лабиринтами узких коридоров, скрипучими полами, крошечными, похожими на тюремные камеры, спальнями (на одну кровать две воспитанницы) и огромными зарешеченными витражными окнами на первом этаже. Стояла школа в заросшем кустарником и столетними деревьями, типично английском парке, где ученицы имели обыкновение гулять, пугая друг дружку историями о привидениях, которые, мнилось, прячутся за каждым деревом. Со временем Джейн воссоздаст атмосферу «Школы при аббатстве» в романе-пародии на готику с соответствующим названием – «Нортенгерское аббатство».

Романтикой (а лучше сказать, псевдоромантикой) веяло и от директрисы школы мадам Лятурнель. Псевдо – потому, что, во-первых, мадам Лятурнель никакой Лятурнель в действительности не была: этим именем в рекламных, так сказать, целях нарекли исконную англичанку Сару Хэкетт, когда много лет назад взяли в эту школу преподавать французский. Во-вторых, потому что в языке Мольера Сара была не сильна, по-французски читала через пень колоду, а говорить и вовсе не умела. И, в-третьих, потому что в свои пятьдесят с лишним одевалась она как двадцатилетняя (рюши, фижмы, кружева) и лихо отплясывала на школьных балах, и это притом, что дама она была весьма корпулентная, к тому же с деревянной ногой – где и при каких обстоятельствах мисс Хэкетт-Лятурнель лишилась ноги, история умалчивает.

Школьная зала, где устраивались балы, предназначалась и для спектаклей: мадам Лятурнель происходила из театральной среды и ставила со своими воспитанницами, а также с учениками из соседней школы для мальчиков пьесы классического репертуара; особенно удалась ей постановка второй части шекспировского «Генриха IV», откуда были предусмотрительно изъяты слова и выражения не слишком удобочитаемые.