Владимир Пропп - Проблемы комизма и смеха

В «Проблемах комизма» в чистом виде проявилось, отчего путаница комического и комизма, ситуации понятий и ситуации вещей стала возможной: оба понятия крутятся, зеркально отражаясь друг в друге, вокруг одного — вокруг понятия смеха. Именно он является той фигурой речи, которая порождала и обе ситуации, и сам текст Проппа, и даже его и всю нашу жизнь со всеми подстановками «одного вместо другого». Все на самом деле крутится вокруг смеха. Он является тем самым узелком памяти, фигурой речи, речевой деягпельностью, в которой тождественны и поэтому неразличаемы ситуация понятий и ситуация вещей, бытие и мышление, авторское и читательское сознания, язык и речь. Поэтому речевая деятельность для Проппа есть, с одной стороны, живая жизнь, с другой — его научное мышление, аналогия разных сторон жизни.

По сути, реабилитируя комическое как эстетическую категорию [60] Этой стороны дела я почти не касался. Замечу лишь, что следуя по пути Проппа, обязательно придешь к выводу о том, что комическое есть основополагающая эстетическая ценность, производными абстракциями от которой являются все другие явления и категории — прекрасное, трагическое и т. д. и вплотную занявшись смехом, пытаясь опробовать его структуру, Пропп даже не подступается к смеху, останавливается на пороге — описывает комизм как речевую ситуацию (насмешливости) эстетического объекта и эстетического субъекта. Он вязнет и пропадает в этой путанице объекта и субъекта, в этом смешении бытия и мышления, неразличения языка и речи, своей теоретической неспособностъю, но практическим топтанием по смеху случайно обнаруживая его природу. Проблема в том, что он сам есть, существует только как это смешение, на нем стоит высшая проба смеха — практический «ум» — такое высокое достоинство природной личности, которое равно полному недостатку духовного человека. Он может что-то понять тео-ретически, только переведя в поле теории какую-то часть своего практического бытия. Но в этом случае он должен перевести, сделать предметом не просто часть, а свою сущность, Эго значит отстранитъся от себя настолько, чтобы стать предметом, перестать быть собой. С имеющейся у Проппа способностью историко-познающего мышления — умереть.

Нужно довести до конца, переводя в сферу метафизического ума, его аналогию-жизнь, то есть вновь спровоцироватьея фактами, проподевтически сведенными в одну книгу, в одну проблему, и сделать попытку иного познаниями. [61] выводящая из этого тупика попытка познания по силам мышлению, синтетически вбирающему в себя не только пропповское филогенетически-познающее, но и параллельное ему онтогенетически-познающее (различающее мышление и бытие, но путающее историю и логику; я имею в виду формальную школу). Эта синтетическая феноменология, различающая теоретическое и практическое я, эстетический объект и субъект, эстетическое событие и реальное бытие, историю и логику события бытия, способна не только посмотреть на себя со стороны, но и превратить себя в другого: для начала — из практических и теоретических побуждений превратить себя в автора, пищущего как герой в условном хронотопе эстетически-сотворенного события советского бытия. Конечно, я говорю о Бахтине, начавшего с практического моделирования смеховой ситуации выдачи другого вместо себя в сфере теоретической, но расплачивающегося за это распадом собственной морфологии (остеомиелитом) и теневым социальным существованием. Я с радостью поддаюсь этой провокации, делая очередную пробу смеха.

Весь опыт теоретической и практической жизни Проппа и природа изоморфного ему советского бытия, как мы помним и до сих пор чувствуем на собственной шкуре, сводится к путанице, смешению начал — субъекта и объекта, разного рода оппозиций, пар в производстве, политике, культуре. Случайно ли слово смех указывает своим корнем на смешение как на субстанцию? Смех — это и есть основополагающее смешение всех и вся, которое в единичной и особенной формах описали Пропп и Бахтин. [62] Бахтинская проба смеха в книге о Рабле пошла существенно глубже пропповской. Бахтин описывает смеховую ситуацию как онтологию социального космоса — смеховую культуру. Структура атой ситуации — иерархия оппозиций, пар одного и иного, официального — теневого, верха — низа и т. д. И в этом еще нет ничего принципиально отличающегося от единичного представления Проппа. Новое заключается в обнаружении механизма, принципа деятельности этой культуры — осмеяния, смеха, заключающегося в смешении, творящем ценность взаимопереходе оппозиций. Однако этот результат достигается лишь случайно, путем соответствия, совпадения в общем месте эстетической структуры сочинения Рабле и реальной структуры средневековья — смеховая культура понимается как частная культура эстетического двоемионого, ответственного события бытия.

Говоря естественнонаучно (а не по аналогии с естественной наукой), смех — это та элементарная физическо-энергетическо-предметно-волевая деятельность природных существ, которая является их непроизвольной реакцией на акции окружающих их физических тел: контактирующие тела, соприкасаясь, сталкиваясь, сотрясаются, соединяются энергетически; проникая друг в друга, вызывают судорогу, связное напряжение всех атомов, клеток и органов, всех предметов существа; отторгаются или усваиваются силой содрогания действий, однонаправленного исторгания существа; приспосабливаются друг к другу в содрожании, резонансе воль. Тем самым смех и есть исходное тождество предметов, условий, действий, воль, которые образуют человека как единое с природой предметов, единородное, и одинаковое со всеми родами существ, однородное, существо, по-разному видящее, представляющее — разновидности, и имеющее подобие лиц, костяк, ocmue, духа — личность. Другими словами, словами Лосева, такая единородно-однородная видовая личность есть миф. Нет сомнения, что физиологически полноту смеха как деятельности легче всего представить в деятельности полового акта, генетически и порождающего первый узелок памяти, первую речь-слово, первое родовое субъект-объектное сознание, личность, первым миф, [63] Показательно, что, занимаясь этим мифом в «Ритуальном смехе…» Пропп удовлетворяется мифологическим (обрядовым) смыслом сказки. Этот смысл он толкует абсолютно верно: у древних «смех есть один из способов… создания н воссоздания жизни» (с. 239). Но Пропп считает зту роль смеха «неправильным представлением о подлинных причинах рождения» (с. 240), потому что в соответствии с господствующим по сей день мировоззрением не признает (с. 241) магического, духовно-вещественного характера порождения жизни, или — что равно — считает смехом только его частныя, интеллектуализирозанный случай — эстетический смех. Но реальная жизнь отнюдь не исчерпывается ее приятно-выглядящими сторонами. — все это разные слова, с разных точек зрения ухватывающие единый акт.