Сен-Жон Перс - «И вы, моря…». Amers

И это Море само пришло к нам по каменным ступеням драмы:
С Принцами, Регентами, Вестниками, разодетыми с подобающей им пышностью и блеском, с великими своими Актёрами, у которых впавшие глаза, и Пророками на цепи, с Волшебницами, ─ чьи деревянные сандалии так громко стучат, а из ртов видны чёрные сгустки, ─ и взятыми в виде дани Девственницами, идущими по вспаханным гимном полям.
С Пастухами и Пиратами, Кормилицами детей королевских и состарившимися Кочевниками в изгнании, с элегическими Принцессами и великими Вдовами, в безмолвии покрывшимися пеплом прославленных мужей, со своими Узурпаторами тронов и Основателями дальних колоний, с Пребендариями и Купцами, с великими Концессионерами провинций, богатых оловом, и великими же Мудрецами, которые путешествуют на спинах буйволов рисовых полей,
Со всем стадищем своим, в котором монстры смешались с людьми, о! со всею своей верою в бессмертные сказки ─ завязывая в узел интриги стремительный поток невольников, илотов и великих Бастардов, сошедших с небес, и не менее великих Кобылиц, ведущих свои родословные от Эталонов ─ охваченная спешкой толпа, стремящаяся к верхним ярусам Истории и, всею своею массою, несущаяся к месту ристалищ, когда первая пробегает вечерняя дрожь, смешиваясь с ароматом фукуса,
Речитатив, марширующий по направлению к Автору и к намалёванным устам его маски.

***
Итак, Море само пришло к нам, явив свой возраст в герцинских складках своих покровов ─ всё море, одним махом, со всею своей разрушительной силою встаёт перед нами, ─ как тот, кто был оскорблён!
И словно неведомый нам народ, язык которого слышим впервые, и словно неведомый нам язык, слова которого для нас новы, море выводит свои диктуемые свыше заповеди на бронзовых своих скрижалях,
То взволнованно и с размахом коверкая язык, то являя рельефные образы гигантов и готовые низринуться в бездну могучие тени, словно сотканные из света, то мимоходом касаясь массивных своих сокровищ, разбросанных с известной периодичностью великолепного стиля, то, в ярких вспышках молний и блеске чешуи, представая в самой гуще героических повстанцев,
Море взволнованное, в постоянном движении, в скольжении гигантских своих мускулов, в скольжении плевры ─ неотвязное Море, и всё,─ в своих приливах, ─ оно пришло к нам на кольцах чёрных питона,
Что-то очень большое в своём движении по направлению к вечеру, в божественной своей трансгрессии…

***
И было это на закате, когда, словно по вывернутым наружу внутренностям, переполнившим пространство, пробегает первая вечерняя дрожь, в то время как над позолотой храмов и в Колизеях с оградами старинного литья (в которых солнечные лучи пробили бреши), в невидимых гнёздах сипух пробуждается предвечный дух таинств ─ среди внезапно возникшего оживления широко представленной париетальной флоры.
И когда мы бежали к тому, что было обещано нашими снами по красной земле ввысь уходящего склона, под завязку набитого костями и головами принесённого в жертву скота, и когда мы топтали своими ногами красную землю жертвоприношений, убранную словно для празднества лозами и пряными травами, ─ так голова овна под золотой лежит бахромой и шнуровкой, ─ мы увидели как вдалеке к небу взмывает ещё один лик из наших сновидений: святыня в своём величии, Море, чужое, часами стражи своей мерящее своё одиночество, ─ словно та неуступчивая и несравненная Чужестранка, обречёная до скончания века ждать того, кто будет ей под стать, ─ Море блуждающее, попавшее в ловушку своего заблуждения.
Приподнимая сложенные в петлю руки, словно в подтверждение вырвавшегося из нашей груди « Аах… », мы услышали этот крик человека, находящегося на грани человеческого, мы почувствовали, на челе своём, эту королевскую печать готовой к приношению жертвы, дымящееся Море наших обетований, всё оно, целиком ─ словно кювета наполненная чёрной желчью, словно огромный бак с внутренностями, с потрохами, с кровавыми кусками на вымощенной площадке перед жертвенным храмом!
Услышали … почувствовали … О! Ещё повторите! А было ли это именно так?
Нам стало … ─ и такое великолепие чёрной желчи и чёрных вин! Море, поднимавшееся выше нашего лица, было как раз вровень с нашей душой; и в своей не названной по имени жестокости ─ вровень с нашей душой, со всею своей содранной заживо кожей, натянутой на барабан небес, ─ словно на высокие стены из потемневшей глины, раскалённые солнцем пустыни, ─
На четырёх деревянных кольях ─ шкура буйвола, распятая для просушки!

***
…И, поднимаясь всё выше и выше, разве не увидели мы, вполне отдавая себе в этом отчёт, ещё более высокое море, ─
Омытый лик, всплывающий в памяти когда начинают, мало-помалу, таять, стираясь, отметины канувших в забвение лет, или это шлифуемый волнами камень, уже освободившийся от всех своих неровностей и шероховатостей?─ и чем выше мы поднимались, и чем дальше мы уходили, Море становилось всё выше и дальше от нас… свободное от аллюзий и тайнописи, дышащая нежностью светлая страница, ─ в противовес ночи, стирающей амальгаму со всех видимых вещей?..
О! Великое древо света, под которым бьёт невидимый ключ животворного млека!.. Мы не были вскормлены им! Нас не выкликнули из строя, чтобы удостоить ранга сего! И дщери смертных были нашими жёнами ─ эфемерные ─ облечённые в плоть, погибель сулящую… Грезь, о, грезь грёзою смертных и бессмертных в выси своей!…
«О! Скриптор пускай подойдёт, и я ему продиктую…»
Сыщется ли Азиарх, обременённый устроением священных игр и празднеств, который когда-либо грезил сравнимою с этой грёзою бескрайнего простора и ничем не стеснённого времяпровождения? А была бы в нас такая жажда жить, имея доступ к этому, ─ не здесь ли, о, боги! следует искать то, что определяло наш жребий?… Ресницы, не смыкайтесь, пока не поймаете миг такой неземной справедливости! «О! Пусть другой кто-нибудь подойдёт, и я ему продиктую…»
Небо, делаясь мало-помалу голубым до той степени, когда в нём начинают появляться чайки, возвращает нас на землю, а над заливами, которые ярыми атакованы волнами, вспыхивают огоньки миллионов светильников наших жертвоприношений, разбегаясь в разные стороны ─ как будто в огонь бросили киноварь, чтобы вызвать видение прошлого.

***
Ибо ты к нам вернёшься, явленность здесь и сейчас ! При первых дуновениях ветра вечернего,
[Вернёшься] в своей в себе и для себя овеществлённости, во плоти, во всей твоей морской весомости, о, глина! Твой цвет ─ цвет камня и хлева и дольмена, о, Море! ─ среди людей, рождённых тобою, и стран их, каменным дубом покрытых, ты, Море силы и вспаханной нивы, Море, которое пахнет чревами самок и фосфором, когда вокруг превеликие щёлкают бичи похищения! Море, которое можно взять с поличным в свете прекраснейших деяний духа!… (Когда Варвары находятся при Дворе в течение весьма короткого периода времени, их союз с дочерями крепостных не повышает ли столь резким тоном шум кровотока?..)
«Веди меня, наслажденье, дорогами цельного моря ─ туда, где мгновение вспархивает подобно птице в облачении крыльев, в нерастраченной дрожи бриза вечернего… Я иду, иду дорогой крыльев ─ там, где и печаль ─ лишь крыло… Прекрасный отчий край предстоит отвоевать ─ прекрасная родина Короля, которую он не видел с детства, и её детинец ─ в песне моей. О, флейта! Командуй: к бою ! И пусть новой любви благодать вложит в наши руки лишь мечи радости!..»
А вы, о, Мудрецы, кем, наконец, являетесь вы, чтобы нас отчитывать, о, Мудрецы? Если слепая фортуна морская питает ещё, в свой черёд, великую поэму, вопреки здравому смыслу, вам ли отказывать мне в доступе к ней? Ведь это земля моей сеньории, и я вступлю в неё, я сам! Совершенно не стыдясь к своему удовольствию… « О, Скриптор пускай подойдёт, и я ему продиктую…». И кто, наконец, сей рождённый от смертного, кого не оскорбила бы радость моя?
─Те, кто с рожденья знанье своё ставят учёности превыше.