Сергей Горюнков - Закулисье пушкинских сказок

Идея «управления» («руководства», «водительства») хотя и не объясняла причины идеализации Гвидона в «Сказке о царе Салтане», но по крайней мере вполне отвечала исторической роли и психологическому типу личности Петра I. А вот итальянское слово « guidone», помимо перечисленных значений, содержало в себе, как оказалось, дополнительный (переносный) смысл, который буквально ошеломил меня, поскольку один из переводов означал «негодяй» и «мошенник»! Соответственно, слово « guidoneria»переводилось как «мошенничество» и «жульничество» 69!

Придя в себя от шока, я по некотором размышлении постарался убедить себя, что образ «Гвидона» как «негодяя и мошенника» составляет естественный противовес его слишком уж идеализированному образу. А в плане своего историко-фактологического обоснования он целиком отвечает известному народному восприятию Петра I как «антихриста». Но, разумеется, самому Пушкину резко отрицательный взгляд на Петра I должен был казаться такой же неприемлемой крайностью, что и односторонне-положительный взгляд на него. Оставалось поэтому снова вернуться к лубочному Гвидону, чтобы попытаться понять его уже не через имя, а через ролевую функцию. Ведь, строго говоря, абсолютно все персонажи этого литературного жанра представляют собой, в силу внутрижанровых законов, так называемые маски или олицетворенные функции, то есть закрепленные в тех или иных гротескных образах психологические типы. Так, «Дадон» – это «злой царь», «Милитриса» – «неверная и злокозненная жена», «Бова» – «доблестный герой» и т. д. «Гвидон» же в этом смысле подпадает под определение «жертвы чужих интриг», потому что, женившись на Милитрисе, гибнет в результате её тайного сговора с Дадоном.

Но соответствует ли такое понимание сущности образа лубочного Гвидона пониманию его самим Пушкиным? Оказывается, можно доказать, что соответствует. Дело в том, что Пушкин еще в 1814 г. приступил к созданию поэмы «Бова», периодически возвращаясь к ней в 1822 и в 1834 гг. (он даже планировал обработать её в духе «Сказки о царе Салтане», то есть переписать таким же стихотворным размером). Но в отрывке 1814 г. отцом Бовы он сделал почему-то не Гвидона, а некоего «слабоумного Бендокира», хотя позднее вернулся к имени «Гвидон». Это говорит, по меньшей мере, об осознанном отношении молодого Пушкина к характеристической роли лубочного Гвидона, по собственной вине (то есть по «слабоумию») ставшего «жертвой чужих интриг». И хотя акцент на «слабоумии» здесь можно отнести на счёт максимализма молодого (15-летнего) Пушкина, но несомненно и то, что сама функциональная роль Гвидона как «жертвы чужих интриг» была ясна ему уже в юности. Её-то он и мог предназначить герою «Сказки о царе Салтане», тоже назвав его Гвидоном.

Придя к такому выводу, я вдруг понял, что он идеальным образом вписывается и в первое значение французско-итальянского корня « guid», поскольку отражаемая им идея «руководства» включает в себя специфику некой «направляемой инструментальности» (путеводитель, справочник, руль, стрелка, флажок и т. д.). А ведь и Петр I, как показывают данные исторических исследований, с самого раннего детства оказался если не жертвой чужих интриг, то, по меньшей мере, игрушкой неблагоприятных обстоятельств, объектом многочисленных заинтересованных воздействий на него. Практически нет ни одного историка, который не отмечал бы огромной роли придворных боярских интриг в процессе формирования личности юного Петра I. Достаточно часто указывалось и на значение во внутренней русской политике того времени обитателей Немецкой слободы, большей частью авантюристов и искателей приключений; в частности, С. М. Соловьев характеризует их как самых настоящих вершителей судеб России (Немецкая слобода, по его выражению, – это ступень к Петербургу, как Владимир был ступенью к Москве). Наконец, обращалось внимание и на чисто объективные условия, в силу которых уже с самых ранних лет Петр, «этот юный гений, окружен был и русскими людьми большей частью такими, семьи и роды которых пострадали от стрелецкого бунта, то есть когда окружавшие Петра русские люди лишены были самообладания и справедливой оценки людей и дел в господствовавшей подле них русской среде. Перед глазами Петра была, с одной стороны, мятежная, неистовая русская Москва, с другой – веселая, дружественная немецкая Москва. Из-за той и другой Москвы он не видел спокойной, богатой добрыми чувствами и силами России или смотрел на неё то как на ту же мятежную Москву, то как на грубый материал, подлежащий обработке по иноземным образцам» 70

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.