Стюарт Голдберг - Мандельштам, Блок и границы мифопоэтического символизма

См. Введение, примеч. 1 на с. 31. О мандельштамовских двойчатках см. также: Мандельштам Н. Воспоминания. С. 206–212.

Эта ирония ощущается, например, в эхе блоковского «Балаганчика» (1906). Подтекст подмечен в: Ronen O. An Approach to Mandel’štam. P. 69.

В стихотворении «Я ненавижу свет…» мысль поэта, враждебная пустым небесам, также воспринимается как стрела и готический шпиль. Однако Тоддес справедливо отмечает, что блоковская «Сиена» (1909), в которой использована сходная образность, была опубликована слишком поздно, чтобы повлиять на стихотворение Мандельштама. К возможным источникам из Брюсова (см.: Тоддес Е. А. Наблюдения над текстами Мандельштама // Тыняновский сборник. Вып. 10. Шестые – Седьмые – Восьмые Тыняновские чтения. М.: , 1998. С. 327), Гоголя и Чаадаева (см.: Ронен О. Лексический повтор, подтекст и смысл в поэтике Мандельштама. С. 368–369), а также «Второй олимпийской оды» Пиндара ( Ronen O. An Approach to Mandel’štam. P. 188–189) можно с полным правом добавить и «L’ Angoisse» [«Тоску»] Верлена: «Je ris <���…> des tours en spirales / Qu’etirent dans le ciel vide les cathedrals» ( Verlaine P. Oeuvres poétiques completes. [P.]: Gallimard, 1973. P. 65); в переводе Сологуба: «Мне смешно <���…> и храм и башни вековой / Стремленье гордое в небесный свод пустой» ( Верлен П. Избранные стихотворения [1912]. М.: Польза, 1915. С. 21). Нельзя упускать из виду и глубоко созвучное стихотворение Блока «Все отошли. Шумите, сосны…» (1904), в котором летящий осколок мысли поэта не встречает сопротивления со стороны как будто бы пустых и неумолимых небес: «Мечты пронзительный осколок / Свободно примет синева» (II, 72. Курсив мой). Последние две строки стиховторения Мандельштама с их символистскими координатами («Там – я любить не мог, / Здесь – я любить боюсь…»), вполне возможно, состоят в диалоге с обвинениями Арлекина из «Балаганчика»: «Здесь никто любить не умеет…» ( СС6, III, 18).

Стратановский указывает на влияние Белого в стихотворении «Я вздрагиваю от холода…», в особенности образов танцующего золота и танцующих миров – которые Белый, в свою очередь, заимствовал из «Так говорил Заратустра» Ницше ( Стратановский С. Творчество и болезнь: О раннем Мандельштаме // Звезда. 2004. № 2. С. 215). Однако «танцующий» дольник Мандельштама не демонстрирует большого ритмического разнообразия. Возможно, здесь мы уже можем наблюдать склонность к более строгой ритмической организации логаэдического стиха.

Паперно И. О природе поэтического слова: Богословские источники спора Мандельштама с символизмом. С. 31–32.

О соотношении акмеизма и символизма в этом стихотворении см.: Гинзбург Л. О лирике. С. 358–359; Баевский В. С. Не луна, а циферблат (Из наблюдений над поэтикой О. Мандельштама) // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воронеж: Изд. Воронежского ун-та, 1990. С. 314–322; Лекманов О. О первом «Камне» Мандельштама. С. 12; Он же . Книга об акмеизме и другие работы. С. 57–61; Тоддес Е. А. Наблюдения над текстами Мандельштама. С. 292–294.

Brown C. Mandelstam. Cambridge: Cambridge University Press, 1973. P. 179–180.

См.: Лекманов О. Книга об акмеизме и другие работы. С. 463–467. Гаспаров пишет, что это стихотворение – «законченно акмеистическое» ( Гаспаров М. Л. Сонеты Мандельштама 1912 г.: от символизма к акмеизму. С. 156).

Возможно, сам Мандельштам в конце концов счел это сопоставление «Паденья…» и «Царского Села» слишком диссонирующим. В третьем издании «Камня» (1923) этой пары стихотворений нет. (Очевидно, цензура или самоцензура сказались на решении снять «Царское Село», которое в 1923 г. могло показаться иронично-ностальгическим. Отметим, впрочем, что сняты оба стихотворения – как пара.) Композиция авторской рукописи «Стихотворений» (1928) – без «Паденья…» и с переставленными «Царским Селом» и «Золотым» – решает задачу достижения маятниковой конструкции иначе, но с тем же результатом (см.: ИРЛИ. Ф. 124. Оп. 1. Ед. хр. 208. Л. 1, 31–33). В этом случае «Золотой» снова относится к условно символистскому полюсу, но при этом составляет пару с образцово акмеистическим «Царским Селом», в то время как три «конфессиональных» стихотворения, уверенно акмеистических по своей поэтике, естественным образом составляют мини-цикл.

Михаил Гаспаров считает, что это стихотворение ближе к символизму, чем «Пешеход» ( Гаспаров М. Л. Сонеты Мандельштама 1912 г.: от символизма к акмеизму. С. 158). Чтобы доказать , что «Паденье…» стилистически находится под влиянием символизма, потребуется отдельное и совсем другое исследование. Но исходя из интуиции, отмечу, что стихи «Камня», относящиеся к символистскому «полюсу» нашего маятника, стилистически «достигают» акмеистической поэтики «Казино» лишь в «Золотом». К этому времени, однако, мы уже успели прочесть «Царское Село», свободное от каких бы то ни было черт символизма. (В стихотворениях же вроде «Казино» и «Золотого» символизм остается ключевой точкой отсчета.)

См.: Лекманов О. Книга об акмеизме и другие работы. С. 480–484. О символистских аспектах «Золотого» см. также: Клинг О. А. Латентный символизм в «Камне» (I) (1913 г.) О. Мандельштама. С. 30–31. Статья Эдмонда «От пафоса к пародии» ( Edmond J. B. P. From Pathos to Parody: Ambivalent Antithesis and Echoes of «Vykhožu odin ja na dorogu» in «Obraz tvoj mučitel’nyj i zybkij» and «Zolotoj» from Osip Mandel’štam’s «Kamen’» // Russian Literature. 2005. Vol. 58. № 3–4. P. 357–373) спорна как в текстологическом плане, так и в плане интерпретаций.

См.: Steiner P. Poem as Manifesto. Цикл трех конфессий, отмеченный Брауном, и ряд сонетов, отмеченный Лекмановым (и открываемый стихотворением «Нет, не луна, а светлый циферблат…»), функционируют как контрапункты к этой бинарной организации (см.: Brown C. Mandelstam. P. 189; Лекманов О. О первом «Камне» Мандельштама. С. 32).

В более общем плане это явление можно наблюдать и в творчестве Мандельштама в целом, где «каждое стихотворение оказывается посредством смысловых оппозиций связанным с другим» ( Левин и др . Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма. С. 58).

Камень-1990 . С. 216.

Там же. С. 221.

О второй волне влияния символизма в «Tristia», приближение которой заметно уже в «Оде Бетховену» (1914), см., в частности: Гаспаров М. Л. Поэт и культура: три поэтики Осипа Мандельштама. С. 15; Сегал Д. Осип Мандельштам: История и поэтика. P. 331–338. См. также ниже, в гл. 7.

Аверинцев С. C. Судьба и весть Осипа Мандельштама. С. 25.

В этом смысле позднесимволистское стихотворение Мандельштама «Образ твой, мучительный и зыбкий…» хотя и отличается по тону, однако выдерживает сравнение на семиотическом уровне с той стадией символизма, которая у Ханзен-Лёве обозначена как CIII: «Для гротескного образа мира CIII характерно, что здесь одновременно и в равной мере реализуются обе модели [т. е. искусство как эрзац религии, CI, диаволический символизм и искусство как эрзац-религия, CII, мифопоэтический символизм] – как чередующиеся полюсы некой вертикальной иерархии ценностей <���…> в одном тексте, в рамках одной прагматической ситуации» ( Ханзен-Лёве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм. Космическая символика. С. 10).