Илья Франк - Другая Троица. Работы по поэтике

Нижний конь является двойником-антиподом верхнего по той простой причине, что плывет в противоположную сторону. Такими противоположно направленными нередко изображались звери (или птицы) по бокам богини. Однако здесь замечательная вариация: двойник-антипод (задача которого – приобщить героя к опыту смерти) находится не просто у бока богини, а внизу. Низ – это смерть, падение.

Темногривый конь оказался внизу картины – значит, ближе к зрителю, ближе к нам. Он изображен четче, красочнее верхнего коня (довольно бледного). Получается, что конь смерти – более живой, чем конь жизни. А в его обратном ходе есть спасение.

На картине «У черного ручья» (того же 1925 года) мы видим богиню, к наготе которой добавлен еще один божественный признак – светлый (полупрозрачный?) платок (сравните с покрывалом Изиды).

Ладо Гудиашвили. У черного ручья. 1925 год

Двойниками-антиподами на этой картине выступают не животные, а деревья – зеленое, гладкое дерево жизни слева (по правую руку от богини) и коричневое, негладкое (старое, засыхающее или просто вступающее в осень) дерево смерти справа (по левую руку от богини). Правую руку я даже не сразу рассмотрел – она так откинута назад, что ее как будто нет. Эта рука сначала повторяет движение дерева жизни вверх, а затем, подобно правой ветке этого дерева, перекидывается к дереву смерти и словно касается его. Таким образом, эта правая рука ведет себя подобно правой руке на предыдущей картине. Как, впрочем, и левая рука (на картине она справа), продолжающая движение правой руки и обращающая это движение вниз. Дерево смерти, в отличие от коня смерти, не может быть направлено в противоположную сторону (расти вниз головой). Движение руки вниз как раз делает это возможным: опущенная вниз левая рука направлена противоположно стволу дерева жизни.

Закинутая за голову правая рука темнее левой руки, лица, груди и живота богини (ее можно сразу не заметить и поэтому тоже). Своим цветом она перекликается со светло-коричневыми скалами на заднем плане, то есть соединяет богиню с природой, со стихией (скалы на этой картине – тоже своего рода волны). Светлые скалы, в свою очередь, перекликаются (формой и материей) с более темными, что ступенчато соединяет цвет закинутой руки с коричневым стволом дерева смерти. Есть на картине и голубые скалы, подхватывающие голубой оттенок платка.

Закинутая рука лишь намечает направление движения вниз. Опущенная рука продолжает движение вниз и назад (движение назад уже намечено линией большого пальца закинутой руки) – и передает эстафету выпрямленной ноге. Ведущие вниз и назад рука и нога повторяют (в обратном направлении) линию дерева жизни. Они являются продолжением линии коричневого дерева смерти и ведут к коричневой земле, которая находится за «Черным ручьем». Выпрямленная нога опущена в «Черный ручей», то есть в смерть. Черная вода перекликается с черными волосами богини (Хозяйки жизни и смерти).

Любопытна изогнутая веточка на дереве смерти: повторяя движение руки и ноги вниз и назад, она в то же время своим изгибом противоположна черному потоку. Черный поток (как и согнутая нога, ступня которой скрыта) направлен не назад (налево), а вперед (направо) – к зрителю, к нам. Он приглашает нас к кувшину (ручка которого повторяет движение рук богини, горлышко – туловище богини, а круглое основание – форму ног богини) и пустой чаше. Чаша – коричневая (то есть цвета земли), кувшин – белый (цвета расстеленного коврика богини). В этой пустой чаше есть что-то томительное: видимо, единство печали и надежды.

Как и в молоденьком, зеленом деревце, расположенном между деревом жизни и деревом смерти. Это деревце перечеркивает (но ненавязчиво – сзади) дерево жизни – и в то же время отклоняется в другую (обратную) сторону от дерева смерти. Это дерево (третье по счету) повторяет линию туловища богини и перекликается с линией ее согнутой ноги. Оно словно рождается из лона богини (Хозяйки смерти и жизни) – и из «Черного ручья».

Перед тем как попасть к Коробочке, «Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь». Падению Чичикова в грязь предшествует то, что его кучер Селифан пропустил нужный поворот («припоминая несколько дорогу, он догадался, что много было поворотов, которые все пропустил он мимо»), то, что бричка сначала все больше увязает в дорожной грязи («Лежавшая на дороге пыль быстро замесилась в грязь, и лошадям ежеминутно становилось тяжелее тащить бричку»), то, что далее бричка вообще сбивается с дороги и едет «по взбороненному полю». При этом мы наблюдаем разгул стихии (грозу) и тьму («время темное, нехорошее время»). Чичиков, подобно герою мифа или сказки, попадает в подземное царство смерти, попадает (точнее, падает) в лабиринт. О лабиринте свидетельствуют и многие пропущенные повороты перед посещением Коробочки, и многие повороты после посещения Коробочки («Рассказать-то мудрено, поворотов много; разве я тебе дам девчонку, чтобы проводила»), и с трудом отпускающая героя грязь, то есть земля («земля до такой степени загрязнилась, что колеса брички, захватывая ее, сделались скоро покрытыми ею, как войлоком, что значительно отяжелило экипаж; к тому же почва была глиниста и цепка необыкновенно»).

Мотив героя, сбившегося с дороги и попавшего к Хозяйке или Хозяину жизни и смерти (к Бабе-яге или людоеду), присутствует и в других произведениях русской литературы того времени – например, в повести Гоголя «Вий» (где он еще откровенно фантастический) и в повести Пушкина «Капитанская дочка» (у Пушкина тоже буйствует стихия, тоже оказывается утрачена дорога, и кибитка тоже едет по полю). В другом современном «Мертвым душам» произведении – в романе Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит» – герой (Измаил) в начале романа также попадает в лабиринт («Что за унылые улицы! По обе стороны тянулись кварталы тьмы, в которых лишь кое-где мерцал свет свечи, словно несомой по черным лабиринтам гробницы»). Затем мы наблюдаем, как Измаил падает и пачкается («Перешагнув порог, я прежде всего упал, споткнувшись о ящик с золой, оставленный в сенях»). Затем герой Мелвилла оказывается в гостинице с вывеской «Питер Гроб» (Peter Coffin). Имя «Коробочка», в частности, означает то же самое. В книге «Исторические корни волшебной сказки» В. Я. Пропп отмечает, что дом Бабы-яги символизирует гроб (и потому у нее «нос в потолок врос»). Имя помещицы не только указывает на прохождение героя сказки через смерть, но и соотносится с другой «коробочкой» – со шкатулкой Чичикова, в которую заключаются мертвые души и которая как раз в «коробочкиной» главе и описывается. Вернемся к Мелвиллу и к образу людоеда. В гостинице (в «гробу»!) Измаилу приходится спать в одной постели с Квикегом – гарпунщиком-дикарем, каннибалом, внешне очень страшным, но который в дальнейшем проявит себя как его «добрый гений» (Измаил соотносится с Квикегом приблизительно так, как Петр Гринёв с Пугачевым в «Капитанской дочке»).