Виктор Боченков - По голгофским русским пригоркам. Статьи о писателях

– Бобёй, бобёй кытшэ вэтвин?

– Чожэ гуё вэтаи.

– Мый да мый сёин?

– Виэн нянён сёи.

– Мэим колинья?

– Коли тай.

– Пэшви тай да абу?

– Надь то сёд пон сёис.

Это песня на пермяцком языке. Так записал её Мельников и включил в «Дорожные записки…». Полный текст, до конца. Зачем-то ему это было нужно. Именно на пермяцком. Именно с исконной магией слов, котороую не передаст перевод. Правильно, нет ли, не могу судить. Там же, ниже, на русском:

– Бабочка, бабочка, где ты побывала?

– Ненадолго в погребе была.

– Что да что ела?

– С маслом хлеб ела.

– А оставила ли мне?

– Оставила там.

– Я посмотрела там, да нет.

– Видно, чёрная собака съела.

И т.д.

Там, в «Дорожных записках…», эту песню, если точно, записывает спутник писателя, обозначенный псевдонимом М. Они втроем с неким пермяком сидят у Мельникова на квартире. Перевод его разочаровывает. «У М. с каждым словом пермяка лицо, и без того длинное, вытягивалось. Он разорвал в клочки свою бумагу». Но писатель, надо полагать, всё восстановил. Так или иначе, и оригинал, и перевод оказались на страницах «Отечественных записок». Мельников возражает спутнику (об этой песне про бабочку): «Я думаю, что и Рамаяна, и Илиада пустое дело в сравнении с этою».

Позже своеобразным собранием песен и легенд станут «Очерки мордвы». Их там много, густо, и без них не понять народа… Песня, сказка, народное предание пройдут через всё творчество писателя – как нить, на которую нанизывают жемчуг.

Мельников подспудно понимал уже тогда то, что намного позже выразил Иван Ильин. Пение – творческая эмоция, оно помогает рождению чувства в душе, через пение усваивается национальный «строй чувств», оно дает «не- животное счастье» и, если говорить о русской песне, даёт его именно по-русски. Пение, особенно хоровое, организует жизнь, «оно приучает человека свободно и самостоятельно участвовать в общественном единении» .

Мельников делал то же дело, что и Пётр Киреевский, другие собиратели русского «словесного жемчуга». «Во Владимирской губернии в селе Нижний Ландех в 1855 году… встретил я на базаре безрукого нищего, распевавшего про Алексея Божия человека и т.п. “стихи”, Антона Яковлева, уже старика, ходившего с другими нищими певцами по базарам и сельским ярмаркам Владимирской, Костромской и частью Нижегородской губерний. Я записал со слов Антона Яковлева несколько былин о богатырях (которые лишь весьма незначительными вариантами отличаются от напечатанных в “Собрании песен” Киреевского) и, кроме того, несколько преданий о разных местностях верхневолжского края» 31 31 Мельников П.И . Очерки мордвы // Полное собрание сочинений: В 14 т. 1898. Т. 12. С. 10 (прим. 2 в сноске). См. также С. 8–10. В том же томе см. также статью «Предания в Нижегородской губернии», С. 420–425. .

Нас делают русскими наши герои – герои былин, преданий и песен.

Многие персонажи «Лесов» и «Гор» поют, и эта дилогия могла бы называться энциклопедией русской народной песни.

У меня на полке стоит советское восьмитомное издание Мельникова, в коричневых обложках, из книжной серии «Библиотека “Огонёк”». Беру наугад пятый том. Пролистав несколько страниц, в пятой главе первой части «В Лесах» встречаю бурлацкую песню про Астрахань, короткое четверостишие.

Она подчёркивает одну особенность судового предпринимательства: содержание беспаспортных рабочих. Тех, у кого не было никаких документов, именовали на Волге словечком «слепые». Чуть дальше, на странице 101, – ещё бурлацкая песня с характеристиками жителей поволжских городов: Кострома – «гульливая сторона», Юрьевец – «что ни парень, то подлец», «а вот Нижний городок – ходи гуляй в погребок», «вот Куманино село – в три дуги меня свело», «рядом тут село Работки – покупай, хозяин, водки» и т.д.

Ещё через несколько страниц, в седьмой главе, – интереснейший эпизод. В трактире сидят купцы «рыбники», старообрядцы. К ним подходит певица, «молоденькая не-мочка в розовой юбке, с чёрным бархатным корсажем». Просит пожертвовать «на ноты».

«– Не подаём, – молвил Орошин, грубо отстраняя немку широкой ладонью.

Та кисло улыбнулась и пошла к соседнему столику.

– Что этого гаду развелось ноне на ярманке! – заворчал Орошин. – Бренчат, еретицы, воют себе по-собачьему – дела только делать мешают. В какой трактир ни зайди, ни в едином от этих шутовок спокою нету.

И плюнул в ту сторону, куда немка пошла.

– Кто нас с тобой помоложе, Онисим Самойлыч, тем эти девки по нраву, – усмехнувшись, пискнул Седов.

– Оттого и пошла теперь молодёжь глаза протирать родительским денежкам… Не то что в наше время, – заметил Сусалин».

Тут нет песни.

Этот эпизод – об отношении к песням, в которых светится соблазном то противное героям «животное счастье» (дело-то не в том, что певичка – немка). Мне хочется пофантазировать: перенести их в наше время, на современный новогодний «Голубой огонёк». Наверное, слова «гаду развелось» были бы самыми мягкими… Трактирные песни зазвучат через несколько страниц, купцы ещё выйти не успеют. А потом, дальше, будут особые старинные песни, которые поют на волжских судах, и грустные, и весёлые – «под бражку», а точнее «волжский квасок». «Так зовётся на Волге питьё из замороженного шампанского с соком персиков, абрикосов и ананасов». Когда нельзя выразить свои чувства прямо, можно заказать песню. Так поступает Пётр Самоквасов.

«Подошёл он к запевале, шепнул ему что-то и отошёл к корме. Запевала в свою очередь пошептался с песенниками». И по команде «грянула живая, бойкая песня»:

Песня – это объяснение. Это опыт переживаний, кипение жизни. А здесь, в этом эпизоде, – намёк на любовь.

Звучат в дилогии канты («псальмы») – духовные стихи (в том числе хлыстовские), старообрядческое унисонное пение скитниц. По песням Мельникова можно написать целое исследование.

Беру седьмой том, куда вошло окончание «На Горах». Хочется заглянуть в самый конец романа. Глава четвёртая четвёртой части второй книги. Тут описывается заготовка капусты на зиму. На двух страницах песня про «матушку-капусту» с комментарием: «Ещё с той поры поётся она на Руси, как предки наши познакомились с капустой и с родными щами. Под напев этой песни каждую осень матери, бабушки и прабабушки нынешних девок и молодок рубили капусту».