Владимир Алпатов - Волошинов, Бахтин и лингвистика

Столь же последовательно, как в «Языке и речи», в данной работе подчеркнута сосредоточенность лингвистики именно на «средствах» построения текста (высказывания). Вслед за уже приводившимися словами о «смысле текста» говорится: «Это в какой-то мере выходит за пределы лингвистики и филологии». А в МФЯ как раз «истина, правда, добро, красота, история», обобщаемые в понятии «идеология», считались единственным важным объектом изучения в слове. Отмечу, что слово «идеология» и производные от него, иногда еще встречающиеся в материалах к РЖ, совсем отсутствуют в данных текстах.

Бахтин указывает на то, что «первичная данность» текстов может изучаться по-разному: «Можно идти к первому полюсу, т. е. к языку, языку автора, языку жанра, направления, эпохи, национальному языку (лингвистика) и, наконец, к потенциальному языку языков (структурализм, глоссематика). Можно двигаться ко второму полюсу – к неповторимому событию текста. Между этими двумя полюсами располагаются все возможные гуманитарные дисциплины, исходящие из первичной данности текста. Оба полюса безусловны: безусловен потенциальный язык языков и безусловен единственный и неповторимый текст» (310).

Отмечу здесь нестандартное использование термина «лингвистика» для обозначения дисциплины, изучающей конкретный «национальный» язык в отличие от изучения «языка вообще», которым действительно занималась глоссематика (структурализм все же исследовал и язык вообще, и конкретные языки). Впрочем, основатель глоссематики Л. Ельмслев как раз предлагал изучение «потенциального языка языков» называть особым термином «глоссематика» в от личие от «лингвистики», что не прижилось; это слово сохранилось лишь как название особого направления в теоретической лингвистике. Разделение «лингвистики» и изучения «потенциального языка языков» перекликается с разграничением науки о языках и науки о языке у Г. О. Винокура. [756]

Но из приведенной цитаты видно и другое: как ни называть области изучения языка, они должны быть отграничены от изучения самих текстов, высказываний. Наук, исходящих из текста (не только языкового), но игнорирующих способы построения текста, разумеется, много: это большая часть гуманитарных наук. Однако за их вычетом и за вычетом собственно лингвистических дисциплин остает ся еще большая промежуточная область явлений, не покрываемая традиционным набором научной номенклатуры. «Целая сфера между лингвистическим и чисто смысловым анализом; эта сфера выпала для науки» (312). Если обратиться к МФЯ, то по сути там также призывалось изучать именно эту не охваченную наукой сферу, отделенную от «чисто смыслового анализа», только там «лингвистический анализ» признавался фиктивной задачей, чего теперь нет.

Далее Бахтин перечисляет и кратко рассматривает некоторые вопросы данной сферы: это проблема «образа» автора в произведении, «двуголосого слова» и т. д. (отметим, что здесь снова в отличие от РЖ появляется «слово» в нетрадиционном смысле, ставящее в тупик переводчиков). Кратко пересказывается полифоническая концепция книги о Достоевском. Но в итоге вводится совсем новый термин: «Диалогические отношения между высказываниями, пронизывающие также изнутри и отдельные высказывания, относятся к металингвистике. Они в корне отличны от всех возможных лингвистических отношений элементов, как в системе языка, так и в отдельном высказывании. Металингвистический характер высказывания (речевого произведения)… Чем же определяются незыблемые рубежи высказывания? Металингвистическими силами» (321–322).

Больше в данном тексте термин «металингвистика» не появляется, но и этого достаточно. Этот термин, по правдоподобному предположению Л. А. Гоготишвили, мог быть взят у американского ученого Б. Уорфа, основные сочинения которого в русском переводе появились как раз в период работы над данными рукописями [Уорф 1960]. Уорф вошел в историю науки о языке тем, что возродил когда-то затронутую В. фон Гумбольдтом тематику, связанную с языковыми картинами мира, формированием культуры языком. Его сочинения могли представлять интерес для Бахтина. Металингвистикой он предлагал называть не совсем то, что Бахтин, но некоторое сходство найти можно.

Далее уже напрямую появляется критика В. В. Виноградова, что для Бахтина тех лет сравнительно редко: «Образы автора и образы персонажей определяются, по концепции В. В. Виноградова, языками-стилями; их различия сводятся к различиям языков и стилей, т. е. к чисто лингвистическим. Внелингвистические взаимоотношения между ними Виноградовым не раскрываются» (324). В итоге более подробно определяется различие между проблемами лингвистики и металингвистики (без употребления последнего термина): «Предметом лингвистики является только материал, только средства речевого общения, а не само речевое общение, не высказывания по существу и не отношения между ними (диалогические), не формы речевого общения и не речевые жанры» (326). Под этим высказыванием мог бы подписаться и последовательный «абстрактный обьективист» (но вряд ли, например, А. Гардинер, раздвигавший области лингвистики более широко). Разница была не в этом: «абстрактный объективист» вроде Соссюра, разграничив два круга проблем, сосредоточивался затем на «средствах», а для Бахтина наиболее интересно было как раз все остальное.

Фрагменты, озаглавленные в собрании сочинений «1961 год. Заметки», не представляют собой (в отличие от «Проблемы текста») чего-то единого и связного. Тематически они примыкают к «Проблеме текста». Их лейтмотив – также необходимость разграничения лингвистического и металингвистического подхода. Недостатком многих работ Бахтин считает отсутствие четкости в таком разграничении. Вновь он вспоминает о школе Фосслера, идеи которой для него по-прежнему оставались актуальными. А как раз в 1960 г. умер Л. Шпитцер, после чего это направление окончательно сошло на нет, а в советском языкознании его забыли еще раньше. Однако оценки этой школы в данной рукописи в первую очередь критические: ее нелингвистический подход к языкам и стилям признан правомерным лишь до некоторой степени. Еще резче оценивается Виноградов: «Недопустимы такие трансформации, когда, с одной стороны, декларируется внеидеологичность языка как лингвистической системы (его внеличностность), а с другой – контрабандой вводятся социально-идеологические характеристики языков и стилей (отчасти у В. В. Виноградова)» (330).

В последней цитате помимо полемики с постоянным оппонентом любопытны еще два момента. Единственный раз после 1953 г. говорится об идеологии, хотя эти словоупотребления скорее относятся к «чужому голосу». И вполне очевидно здесь отнесение понятия «стиль» к сфере языка, что не до конца ясно в РЖ.