Владимир Алпатов - Волошинов, Бахтин и лингвистика

И в самом ИЛЯЗВ, где работал Волошинов, был подготовлен сборник, где А. А. Пальмбах (ставший затем, как и А. К. Боровков, видным тюркологом) ругал МФЯ: «гора родила мышь», [538]«субьективный идеализм». [539]Резче и идеологизированнее стали и оценки Р. О. Шор. [540]

Языкофронтовцы, отбиваясь от марристов, решили пожертвовать недавним «товарищем по борьбе». В 1932 г. уже упоминавшийся Т. П. Ломтев (как лингвист он был интереснее Я. В. Лои и Г. К. Данилова) писал, что такие, как Волошинов, буржуазными теориями о нейтральности языка «прикрывают собой действительную суть языка как боевого оружия класса». [541]

На этом споры вокруг МФЯ в советской лингвистике надолго прервались. Лингвисты, неравнодушные к проблемам марксистской лингвистики, либо подошли к книге совсем внешне, либо отвергли ее идеи. Самые серьезные из них книгу проигнорировали, как и все языковеды, равнодушные к марксизму или отвергавшие его. Философы тоже как будто книгой не заинтересовались. В итоге никто не признал Волошинова «своим» (о Бахтине тогда речь не шла). Даже не очень счастливая судьба «Проблем творчества Достоевского» была лучше: книгу положительно отметил «сам» Луначарский, и отзвуки этой рецензии были слышны даже после войны, когда Бахтин защищал диссертацию. Еще существеннее оказался резонанс, вызванный «Формальным методом»: до самого ареста П. Н. Медведева книга жила, потребовала через несколько лет нового, переработанного издания. А о МФЯ к тому времени забыли. Книга прошла стороной, чуть-чуть вызвав интерес исключительно в связи с актуальной тематикой, но никого всерьез не задела.

Тем более она не прозвучала за рубежом. Дело было даже не в трудностях доступа к ней: до ученых-эмигрантов она дошла, на нее была даже рецензия в эмигрантском журнале «Славянское обозрение». [542]В 1931 г. о МФЯ упомянуто в одном из писем Р. Якобсона Н. Трубецкому. [543]Существеннее были языковой и идейный барьеры. Л. Матейка и И. Титу-ник предполагали, что книга повлияла на формирование идей Пражского кружка. [544]Однако это мнение кажется преувеличенным: нет данных об интересе к МФЯ кого-либо из членов кружка, кроме Якобсона, а тот в те годы на эту книгу в печати не ссылался. Впервые он дал ей высокую публичную оценку в известной статье о шифтерах, но появилась она лишь в 1957 г. Активно он начал ее пропагандировать только с начала 70-х гг., совершенно в другую эпоху.

У нас же наступила длительная полоса забвения, Н. Л. Василь-ев, детально изучавший упоминания книги в советской печати, не нашел ничего за несколько десятилетий. Единственное исключение – статья все того же Т. П. Ломтева «Проблема фонемы в свете нового учения о языке», появившаяся в 1949 г., в разгар последнего наступления марристов. Статья [545]была крайне эклектичной по идеям; сама мысль сочетать учение Марра с теорией фонемы не могла привести ни к чему другому. Резко критикуя Ф. де Сос-сюра, Ломтев попутно вспомнил Волошинова. Неожиданным образом он представил МФЯ как наиболее последовательное в русской литературе выражение идей Соссюра. [546]Основной аргумент—содержащаяся в книге концепция знака, в частности, идея о том, что «вся действительность слова всецело растворяется в его функции быть знаком» (226). Пересказав эту концепцию знака и не сказав ничего обо всем остальном содержании книги, Ломтев приходит к выводу: «Эта странная с точки зрения здравого смысла теория представляет собою, однако, тонкую теорию слова, и потом враждебную ленинскому учению о познании». [547]

В этом тексте наиболее любопытно не признание концепции МФЯ враждебной Ленину (тогда подобные высказывания были в порядке вещей), но утверждение о «странности с точки зрения здравого смысла» этой «тонкой» теории. Ломтев вряд ли хорошо в ней разобрался, однако не мог не почувствовать ее отличия от всего, чему его учили не только в марксизме-ленинизме, но и в курсах языкознания. Идея о том, что слово непосредственно обозначает дей-ствительность, оставалась тогда у нас господствующей.

Однако выпад Ломтева был его личной инициативой. Никто его критику не поддержал: в 1949 г. были гораздо более актуальные мишени для проработки, чем покойный и забытый Волошинов. В первой главе я упоминал, что тогдашние обвинения В. В. Виноградова в соссюрианстве со стороны В. А. Аврорина могли быть навеяны МФЯ. Но оценка Н. Л. Васильева, согласно которой книга сказалась на «последующем отношении к идеям швейцарского лингвиста и его учеников как „буржуазным“, структуралистическим и т. д.», [548]представляется преувеличенной. Критика Ф. де Соссюра у нас в самый острый период «холодной войны» если и была близка к МФЯ по степени резкости, то отличалась по сути. Кстати, идеи швейцарского ученого (в отличие от идей Фрейда во «Фрейдизме») нигде в МФЯ напрямую не названы «буржуазными» (об этом, правда, говорит ся в совсем уж тогда забытой статье «О границах поэтики и лингвистики»).

Мне ничего не известно об изьятии МФЯ из обращения. Во всяком случае, Волошинов умер своей смертью, а Ломтеву в 1949 г. никто не мешал посвятить целую страницу своей статьи разбору этой книги, пусть резко критическому. Особо одиозных имен в книге (в отличие от «Фрейдизма», где цитировался Троцкий) не было (упоминание малоизвестных «врагов» вроде Г. Г. Шпета не служило основанием для изьятия из обращения). Так что не представляется убедительной распространенная на Западе версия о том, что МФЯ не упоминали из-за запрета властей.

Молчание о книге в сочетании с поначалу недостаточной биографической информацией о Волошинове порождало гипотезу о нем как о жертве репрессий. Эта гипотеза, хотя бы естественная для 1973 г., когда вышло первое английское издание книги, была удивительным образом сохранена и в новом издании 1986 г., [549]несмотря на то что тогда судьба Волошинова уже была выяснена.

В этом же послесловии официальными запретами обьяснено даже неупоминание МФЯ или имени Волошинова в хрестоматии В. А. Звегинцева по истории лингвистики. [550]Я, однако, могу засвидетельствовать, что даже в 60-е гг., когда запретных имен лингвистов практически не было, ни сам Звегинцев, читавший нам курс истории лингвистики, ни кто-либо из преподавателей его кафедры никогда не упоминали это имя и эту книгу. Имя Волоши-нова я узнал впервые в 1972 г., через четыре года после окончания МГУ, когда вышел русский перевод статьи Якобсона о шифтерах.

Имя Бахтина было известно со времен нового издания книги о Достоевском, но никак не связывалось с лингвистикой. Причин такого игнорирования могло быть лишь две: либо Звегинцев и его сотрудники не знали ничего о книге, либо не считали ее существенной. Впрочем, в более поздней статье (видимо, 2-я половина 70-х гг.) Зве-гинцев указывает, что Бахтин много писал и о собственно лингвистических проблемах, в том числе в книге «Марксизм и философия языка», опубликованной «под псевдонимом В. Н. Волошинова». Однако для него Бахтин, – прежде всего, «интересный исследователь литературы». [551]