Владимир Алпатов - Волошинов, Бахтин и лингвистика

В связи с этим в обеих книгах подчеркивается социальность речи. Гардинер пишет о том, что лингвистика более связана с социологией, чем с логикой и психологией. [633]Он указывает, что каждый акт речи одновременно индивидуален и социален, причем «социальный» – не то же самое, что «коллективный». [634]Это место имеет прямую параллель с МФЯ, где также говорится о несовпадении социального и коллективного (248).

Вся концепция МФЯ, как уже говорилось, также насквозь социологична, постоянно говорится об идеологии и социологическом подходе, а «индивидуальный психологизм» – постоянный объект критики (246 и др.). В обеих книгах затрагиваются и проблемы психологии языка, но они рассматриваются как подчиненные социальным проблемам. В МФЯ это проводится радикальнее, но и Гардинера вряд ли можно безоговорочно относить к авторам «психологических теорий языка», как это делал В.А. Звегинцев. [635]

Общее в двух книгах—и в признании недостаточности и неадекватности филологического подхода к языку, имеющего дело с письменными текстами. Гардинер пишет, что филолог имеет дело лишь с «продуктами акта речи», [636]работая с отделенными от говорящего, слушающего и ситуации высказываниями. [637]Тем не менее даже в этом случае необходимо учитывать все факторы, определяющие акт речи. [638]А в МФЯ много говорится о вредоносности филологического подхода, делающего любой язык мертвым (286–288).

В МФЯ филологический подход, привносящий в лингвистику «ложную идею пассивного понимания» (289), связывается с представлением о языке как о «неподвижной системе норм» (279). Для «абстрактного объективизма» «в каждую данную эпоху может существовать лишь одна языковая норма… Рядом с нормой может существовать лишь ее нарушение, но не другая, противоречащая норма» (269). А у Гардинера говорится о невозможности опоры только на несомненно правильное в языке: всегда имеются ступени между абсолютной правильностью и абсолютной неправильностью. [639]Последняя идея, несомненно, принята современной лингвистикой.

Гардинер, в отличие от авторов МФЯ, признавал слово в обычном смысле единицей языка. Но в то же время он подчеркивал, что значение слова не самодостаточно, оно прежде всего инструментально, его функция – побудить слушающего обратить внимание на нечто. [640]Ср. с третьей статьей в «Литературной учебе», где сказано, что слово «объективно» не отражает своего содержания и не существует вне живого высказывания. [641]О неотделимости слова от намерений говорящего не раз говорится и в МФЯ (320, 324).

Определенные сходства можно найти и в более конкретном анализе, хотя надо сказать, что у Гардинера теория речи намного детальнее, чем теория высказывания в МФЯ, и опирается на более обширный анализ фактов. Но можно отметить, например, параллели в области подхода к соотношению морфологической формы, синтаксиса и интонации. Согласно Гардинеру в акте речи синтаксическая функция важнее морфологической формы: в словосочетании boy king 'мальчик-король' существительное boy превращается по своим функциям в прилагательное. Однако функция интонации еще важнее: риторический вопрос не отличается от обычного вопроса ни морфологически, ни синтаксически, но функция здесь иная, что отражено в интонации. [642]Но и в МФЯ утверждается примерно то же самое. Сказано, что синтаксические формы конкретнее фонетических и морфологических, теснее связаны с реальными условиями говорения (327). Еще заметнее параллели в отношении роли интонации: «В жизненной речи интонация часто имеет совершенно независимое от смыслового состава речи значение» (322). Или в «Слове в жизни и слове в поэзии»: «Существенная оценка… определяет самый выбор слова и форму словесного целого; наиболее же чистое выражение она находит в интонации. В интонации слово непосредственно соприкасается с жизнью» (69). В статье в «Литературной учебе» интонация ставится на первое место среди элементов, из которых конструируется форма высказывания. [643]Показателен и анализ высказываний Так! в статье 1926 г. и М-да! в МФЯ и подробнее в статье 1930 г., их значение совершенно различно в зависимости от интонации. У Гардинера дается очень похожий и еще более деталь-ный анализ примера, когда муж и жена сидят в комнате и первый говорит: «Дождь!». [644]

В отличие от случая с Бюлером авторы МФЯ и Гардинер, безусловно, ничего не знали друг о друге. Однако между ними было связующее звено – Бюлер. В упоминавшихся выше статьях К. Брандиста отмечается сходство между книгой Гардинера и волошиновским циклом, в частности, в связи со сходным анализом интонации в речевом общении и анализом примера однословного высказывания. По мнению автора статей, «Гардинера можно рассматривать как связующее звено между бахтинской концепцией высказывания и теорией речевых актов Остина – Серла»; [645]см. также. [646]

При всех сходствах в двух книгах, конечно, есть и очевидные различия. Главное из них – в том, что у Гардинера нет максимализма МФЯ, он не подвергает сомнению объективность существования языка в смысле Соссюра и необходимость введения этого понятия.

Для английского ученого язык – «мать всякой речи», язык устанавливает стандарт, следование которому ожидается, хотя на фоне этого в речи возможны нарушения ожиданий. [647]С точки зрения Гардинера, речь возможна лишь тогда, когда говорящий и слушающий обладают общим языком. [648]Язык понимается как система, хранящаяся в мозгу ее носителей. У языка и речи свои наборы единиц: главная единица языка—слово, главная единица речи—предложение. Такая точка зрения проводится и в статье. [649]О концепции английского ученого подробнее см.. [650]

Итак, в обоих случаях авторы недовольны наблюдавшимся в современной им лингвистике сужением объекта исследований, отказом от изучения речи, анализа речевых ситуаций и их участников. Там и там содержится призыв учитывать «человеческий фактор» в науке о языке. Только авторы МФЯ проводили эту точку зрения с типично русским максимализмом, полностью дискредитируя структуралистский подход, а Гардинер со свойственной англичанину умеренностью избегал крайностей и стремился не столько создать новую лингвистику, сколько дополнить уже существующую.

О марризме уже не раз говорилось выше. Но само понятие «мар-ризм» неоднородно. К этому направлению примыкали и ученые, пытавшиеся совмещать некоторые идеи и исследовательские приемы Марра с серьезными научными поисками. Может быть, наиболее интересным из такого рода лингвистов был Василий Иванович Аба-ев (1900–2001). Это – легенда нашей науки о языке: и в столетнем возрасте он продолжал работать.

Абаев был любимым учеником Марра, но постепенно и совершенно самостоятельно преодолел многие положения учения своего учителя. Как и Гардинер, он более всего известен как специалист по конкретным языкам, а именно иранским. По иранистике ему принадлежат многие фундаментальные труды. В его обширном наследии не так много общетеоретические публикаций, но все они очень интересны. Для нас особую важность представляют статья, [651]представлявшая собой переработанный текст доклада, прочитанного в 1931 г., а также ее продолжение. [652]