Татьяна Николаева - Непарадигматическая лингвистика

• Партикула может быть и вопросительной частицей: русский диалектный: Ти здоров ли? Ти хочешь?.

Этимологи вводят эту партикулу в общий ряд t-овых местоименных консонантных основ.

В современном русском просторечном словоупотреблении она сохранилась в слове нетути, которое приходится иногда слышать. Значительное место в описании частиц в древненовгородских текстах ей уделяет А. А. Зализняк в своих работах (см.: [Зализняк 2004а: 196—197]. Ее основное значение он передает как «Обращаю твое внимание на следующий факт». Поэтому эта партикула не может сочетаться с императивом). Чаще всего она встречается в первой же фразе, сразу после адресного обращения. В не первой фразе, как отмечает А. А. Зализняк, она приобретает дополнительные оттенки: противопоставления, следствия или причины. В «несвободных» употреблениях может приобретать форму ть. Приобретая усилительное значение, как пишет А. А. Зализняк, эта частица приближается по функции к релятивизатору, то есть переводит вопросительные элементы в относительные. Наконец, с да и а происходит полное сращение двух партикул, и ти выступает часто в форме ть. Например, да ти (дать), ати (ать). Мы считаем все-таки необходимым, несмотря на общеизвестность этих примеров, привести примеры на употребление этой частицы в «Слове о полку Игореве», поскольку эту частицу часто игнорировали при исследованиях и переводах: Сѣдлаи, братє, своя бързыя комони, а мои ти готови, осѣдлани у Курьска на пєрєди; А мои ти курянє свѣдоми къмєти;эту партикулу не нужно смешивать в том же тексте с ти -дательным падежом, часто там же встречающимся.

Итак, проще говоря, мы реконструируем одну единицу, а из нее возникают не ряды, а что-то вроде елки (возможно любое древовидное сравнение!) со спадающими – в разное время и разной силы – побегами. Эту нестройность потомков реконструируемой единицы чувствуют иногда составители словарей. Так, (см.: [Etim. slov. 1980: 711]): «Первичными единицами были тогда (но как тип) ta, te/te, ti, to, tu, гъ, переходный мост был создан благодаря to, которое одновременно было и местоимением среднего рода» (перевод мой. – Т. Н.). То есть, если развитие языковой семьи (и отдельного языка) и идет по некоей алгоритмизированной структуре, то алгоритм этот пока еще никем не описан из-за той же «дисциплинарной матрицы» нормальной лингвистики с ее требованиями. Например, предположим, что партикула tu приобретает сразу же (а на самом деле, когда – сразу же?) значение пространственное, тогда партикула to – или еще в большей степени партикула ta – доставят еще больше проблем.

Как и в языке вообще, и в этой области также обнаруживаются мощные завихрения омонимии и синонимии. Например, to – это и местоимение среднего рода (дальний дейксис), и часть союза. Но как быть? нельзя ориентироваться только на исход слова, скажем, на перечисленные комплексы, образующие квазиморфемы. Например, начальный комплекс къ-то всегда будет относиться к одушевленному лицу, какое бы расширение за ним ни стояло – kъtoso, kъtože и т. д.

27. Ve.Партикула архаического словенского.

Например, Baš ve ’ведь это так’, Do ve ’до этих пор’.

Имеет дериват – vezda.

• Эту партикулу считают дейктической параллелью к te, как, например, ete : eve.

Таким образом, нами всего рассмотрены 41 примарная (но не всегда общеславянских) партикула. Напоминаем, что для их выделения требовалось соответствие двум признакам: 1) возможность существования в изолированном виде хотя бы в одном славянском языке (в данном случае не было существенно то, в каком именно таксономическом качестве – междометия, частицы или союза они функционируют); 2) входят ли они (будь то в начале слова, в середине или в исходе) в некую (некие) деривативные цепочки.

Итак, из них только 15 общеславянские (и то с большими сомнениями в ряде случаев). Характерно, что все общеславянские партикулы обладают более широкой гаммой как синтаксических, так и деривативных возможностей.

Однако непосредственная лексикологическая работа не облегчила, но, напротив, еще больше усложнила те метатеоретические трудности, о которых говорилось в начале настоящей книги. О них будет рассказано в следующем параграфе. Возможно, эти трудности – как метатеоретические, так и собственно лексикографические – являются одной из причин «отталкивания» этого, столь значительного, языкового пласта «нормальной наукой», привычной к иной таксономии.

На протяжении всех предыдущих разделов говорилось о трудностях описания партикул и – в связи с этим – о том, почему «нормальная лингвистика» всячески старалась «не заметить» этот огромный пласт языка, составляющий движущую силу его коммуникативного начала.

В двух предыдущих параграфах мы постарались представить – в виде расчлененного списка – примарные партикулы славянского пространства. Классификация их опиралась на их деление на общеславянские и не-общеславянские, (не-общесла-вянские, т. е. известные ряду славянских языков или даже хотя бы одному из них).

Но на самом деле список этот не был полон: из него были исключены местоимения, которые – в этом расплывшемся диффузном ряду – представляли уже с давних пор стройную когорту грамматически оформленного ряда. И если «общеславянские» партикулы (не-местоимения) обычно демонстрировали палитру: междометие – частица – союз (причем географически и хронологически, так сказать, хронотопно, то есть растекаясь и по пространству, и по времени), то о местоимениях этого не скажешь [129].

Кроме того, коммуникативный фонд славянства включал, как мы сообщали, 718 единиц, некоторые из которых можно считать весьма протяженными и многосоставными. Как же описывать эту разношерстную таксономически и разноразмерную по структуре массу?

Именно об этом мы хотим поговорить в настоящем разделе.

Все, кто хоть как-то занимался коммуникативными партикулами, описывали их так: или «по частям речи», например, представляли их как частицы, как союзы, как местоименные наречия и т. д., или пытались реконструировать их первичный список, увлекаясь (и это понятно и естественно) минимизированием их состава. Казалось бы, привести все методично к общему списку, очистив от позднейших бифуркаций, гораздо сложнее, чем перечислить разветвившийся современный набор этих первоначальных единиц. Но это не так. Ибо тогда мы реконструируем в известном смысле виртуальную единицу,а из нее получаются рядыили даже побеги.То есть, очевидно, в реальности мы (то есть лингвисты) имеем в отдалении прошлого не единицу, а некий фонетически диффузный комплекс (им пользовались носители таинственного реконструируемого языка).