Роман Пересветов - Тайны выцветших строк

В этом же послании к Курбскому не менее резко отозвался Иван Грозный и о недавнем близком своем советнике Алексее Адашеве. Его он обругал «собакой», обвиняя Адашева в дружбе с изменником Курбским.

Между тем в одной из приписок к Синодальному списку сообщалось, что Адашев введен в состав «судной комиссии», назначенной для разбора дела заговорщика князя Семена Лобанова-Ростовского. Еще одно свидетельство, говорящее о том, что Синодальный список редактировался до послания царя к Курбскому. Если бы это было иначе, приписка не упоминала бы об оказанном Адашеву доверии.

Наконец, ученый обратил внимание и на то, что в Царственной книге даны некоторые сведения, не встречавшиеся в Синодальном списке. Как выяснилось, они были позаимствованы из так называемой «Степенной книги», [16] Степенная книга — книга царского родословия. составленной не раньше 1563 года. Значит, и сведения из нее могли быть взяты только позднее этой даты. Еще одно подтверждение, что приписки на Синодальном списке вносились до 1564 года, а на Царственной книге позже.

Содержавшиеся в важнейших приписках сведения давно находились в научном обиходе и были в основном известны Альшицу еще в бытность его студентом. Однако, приступив к исследованию подлинных текстов, он сумел узнать много нового.

Написанные скорописью XVI века на полях летописи приписки заполняли их почти целиком и, не укладываясь на одной странице, переходили на следующие листы; некоторые же были совсем короткими — исправляли только одну строку или имя, третьи — только букву или стоявшую над ней точку.

Во втором варианте, то есть в Царственной книге, приписок и исправлений было раз в десять больше, чем в первом.

«Вот как невнимательно, должно быть, читал редактор этот текст в первый раз!» — казалось, говорили испещренные помарками страницы книги. Но мы уже знаем, что исследователь сделал другой вывод: вот как много произошло событий и как резко переменил свои взгляды неведомый редактор этих страниц после того, как в первый раз отдал их переписчику.

Самые пространные приписки, растянувшиеся на несколько листов, были вставлены в тех местах, где рассказывалось о наиболее важных периодах царствования Ивана Грозного. Разумеется, они были сделаны не простым очевидцем событий, а влиятельным государственным деятелем, привыкшим к беспрекословному исполнению своих распоряжений. Это выражалось прежде всего в том, что поправки, вносимые обычно в черновики, он делал на страницах уже готовой роскошной рукописи, предназначенной для царя и составлявшейся в одном экземпляре. Его, видимо, мало беспокоило, что этим он портил готовую книгу. Не говоря уже о стараниях писцов, пропадал труд и художников, украсивших текст большим количеством искусно исполненных рисунков. Его обширные вставки порой обрамляли и основной текст и рисунок, а иногда целый лист был безжалостно испорчен одной незначительной поправкой.

После автора приписок никто уже не прикасался к книге. На полях обоих вариантов хозяйничала одна рука. И это бесспорно была рука человека, облеченного неограниченной властью, присвоившего право по своему усмотрению исправлять и перекраивать официальную московскую летопись, «творить» историю.

Этот же требовательный редактор заставлял художников переделывать рисунки. Под некоторыми из них можно было прочесть сердитые замечания, вроде: «Здесь государь написан не к делу». На этом листе был как раз нарисован сам Иван Грозный. Иногда редактор в повелительном тоне указывал, как именно должен быть исправлен рисунок: «Тут написать у государя стол без доспехов (то есть не накрытый), да стол велик» или «царя писат тут надобет стара». По мнению редактора, художник слишком омолодил Грозного. Не понравившееся редактору изображение свадьбы Ивана Грозного он потребовал «розписат на двое — венчание да брак», то есть дать на эту тему две новые миниатюры.

Д. Н. Альшиц проследил, как выполнялись эти распоряжения. Там, где в первом варианте рисунок был забракован, во втором был нарисован другой, точно соответствовавший сделанным указаниям. Приказывая на некоторых рисунках убрать царя, редактор в то же время всячески старался в тексте своих приписок представить Ивана Грозного находчивым, мудрым и великодушным. Это было особенно заметно в приписках к рассказу о взятии Казани.

Кто же мог быть автором подобных приписок?

Как известно, многие из приближенных Ивана Грозного в разное время подвергались опале. Кто из них удержался до того момента, когда могли быть сделаны вторые приписки? Кто мог быть так подробно осведомлен о тревожных событиях детства Ивана Грозного или дней его тяжелой болезни? Кто отважился бы, наконец, при Иване Грозном самостоятельно решать: к делу или не к делу нарисован государь, да еще требовать: нет, отсюда надо его убрать, «царя писат тут надобет стара»!

В поисках ответа на эти вопросы ученый составил перечень несомненных признаков, которыми обладал, судя по характеру приписок, их автор.

Он должен был быть в живых и находиться при дворе после 1564 года.

Он был лицом весьма полномочным, и в редактировании свода ему принадлежало последнее слово.

Его политические взгляды суть политические взгляды Грозного.

Царю он исключительно предан.

Он — человек с большим политическим кругозором.

Он в курсе всех важных событий, происходящих и в Кремле при участии царя и на самых отдаленных окраинах страны.

Он — очевидец взятия Казани (об этом бесспорно свидетельствуют живые подробности, добавленные им к рассказу об осаде и взятии этого города).

Он подробно знаком с хранившимся в царском архиве секретным делом об измене князя Лобанова-Ростовского, намеревавшегося бежать в Литву, и с историей боярского брожения в 1553 году, не говоря уже о ряде других более мелких дел.

Всем этим признакам безусловно отвечало, по мнению Д. Н. Альшица, только одно лицо: сам царь Иван Васильевич Грозный.

Но это предположение, разумеется, нуждалось в веских доказательствах.

Приступая к самой ответственной части исследования, молодой ученый с огорчением вспомнил слова своего учителя, что после Ивана Грозного не осталось ни одной собственноручно написанной им буквы. Сохранилось много царских грамот XVI века, но подписаны они были не Иваном Грозным, а обычно кем-нибудь из его дьяков. На некоторых вместо подписи царя стояла его перстневая печать.