Д. Спивак - Лингвистика измененных состояний сознания

Третьей областью содержательных параллелей следует выделить теоретическую ориентацию инженерной лингвистики на описание языка, учитывающее принципиальную нечеткость, «размытость» границ и отсутствие логико-грамматической дискретности, касающиеся всех языковых структур [58, с. 42—47]. Образования нечеткого характера постоянно наблюдаются при естественной дис-солюции, в особенности на ее средних этапах. Здесь можно назвать, например, передачу функций пассива, с одной стороны, активу, и с другой — неопределенно-личным глагольным формам или переход речевых знаков в узкоденотативные, и т. д.

Если потребность в нечетких грамматических категориях ощущается при разработке языкового обеспечения искусственного интеллекта, работающего пока исключительно на дискретных принципах, то для описания языка при измененном сознании она тем более является содержательной и перспективной. Названные параллели не исчерпывают возможных схождений между этими двумя лингвистическими дисциплинами (подробнее см. [75]) и позволяют надеяться на дальнейшие теоретические взаимосвязи между ними.

Таким образом, с позиций языковедческих дисциплин, изучающих с самых разных точек зрения синхронию и диахронию языка, полученные лингвистикой измененных состояний резуль-

44

таты вполне осмысленны и содержательны, их достаточно несложно ввести в научный оборот и развить далее. Но' все это пока касается лишь одного языка. Для изучения степени общезначимости полученных нами данных естественно было снова обратиться к эксперименту с носителями других языков и сравнить полученные результаты с положениями сопоставительно-типологического языкознания. Прежде всего это необходимо для того, чтобы убедиться, что закономерности, выведенные нами для русского языка, представляют собой языковые универсали. Кроме того, такой анализ необходим, поскольку в историческом развитии языков громадную роль играет влияние языков других типов в виде субстрата или адстрата.

В самом деле, возьмем исследованный нами на материале измененных состояний сознания грузинский язык. Исследование речи носителей этого языка, проведенное нами по основным заданиям нашего теста, переведенным на грузинский, не выявило каких-либо принципиальных отличий в закономерной смене основных стадий диссолюции. Надо думать, это произошло потому, что узкоденотативные знаки и простые изолированные нераспространенные предложения представляют собой лингвистические универсалии. Аналогичное явление наблюдалось нами при исследованиях, использующих украинский, киргизский и другие переводы нашего теста. Следовательно, послойное построение вполне присуще языковому мышлению носителей языков разных типов — флективного и агглютинативного номинативных и принципиально отличающегося от обоих эргативного.

Что же происходит в мозгу носителя и русского, и грузинского языков одновременно? С одной стороны, это — совершенно разные типы языкового мышления. Возможности языкового континуума типа русско-белорусского здесь вполне исключены, а о языковом союзе на этом материале пока никто не говорил. Следовательно, одни и те же уровни в каждом из этих языков должны существовать в мозгу билингва изолированно, смешения каких-либо форм обоих языков ни на какой стадии ожидать нельзя. С другой стороны, лингвисты-теоретики упоминают о возможности некоей «пиджинизации» [32, с. 15], а психолингвисты определенно говорят о необходимости предположить некое смешение языков, может быть, сопровождающееся даже образованием новых, синтетических языковых категорий в языковом мышлении билингва, в частности на грузинско-русском материале [30, с. 155]. Данные о функционировании нейронных полей и других структур мозга при билингвизме позволяют считать отчетливым их отличие от функционирования тех же структур у одноязычного человека [151, с. 1-9; ср. 29, с. 50].

Итак, есть ли при примерно равном достигнутом в детстве владении двумя языками разных типов на каждом уровне языковой способности билингва «китайская стена» между ними, или эти языки свободно взаимодействуют? Для исследования этого вопроса мы изучили при тех же условиях и предпосылках, что и в основ-

45

ном описанном нами эксперименте, особенности владения русским языком у грузинско-русских билингвов. Здесь, как и в других аспектах нашего эксперимента, мы опирались на сразу видные, интуитивно понятные всякому носителю русского языка факты. Так, речь грузинско-русского билингва обычно воспринимается одноязычным русским как грамматически правильная, но несколько необычная, фонетически и стилистически национально окрашенная. В проведенном нами эксперименте мы сравнивали речь таких билингвов и одноязычных русских на некоторых стадиях диссолюции — переходе от сомноленции к легкому оглушению, среднем оглушении и начале сопора. Прежде всего оценивалась по материалам выполнения заданий А, И и К вероятность устойчивого согласования дополнения со сказуемым (билингвы: {-|--|----}, одноязычные: {+------}). Затем оценивалась вероятность того, что в задании 3 фраза типа больного брат лечит будет запомнена лучше, чем больной брату доверяет (билингвы: {----Ь±}, одноязычные: {---------}). Наконец, оценивалась по заданию Г вероятность того, что в продолжении предложенной фразы появятся новые субъект и предикат (билингвы: {—±±J, одноязычные: {---------} — ср. [76]).

Анализ этих результатов, отобранных как наиболее показательные, представляет собой несомненный интерес. Так, у грузинско-русских билингвов наблюдается в ходе диссолюции языковой способности статистически достоверно большая устойчивость управления дополнением у сказуемого, видная по первому из приведенных заданий. Во-вторых, просматривается отчетливо большая легкость восприятия билингвами обратного порядка членов предложения. В последнем задании обращает на себя внимание устойчивое восприятие билингвами слова мне как пациенса (мне нужно. . . чтобы врач мне помог, в отличие от обычных для одноязычных русских предложений типа . . .домой или . . .выздороветь). Можно утверждать, что отмеченные особенности в построении русских предложений, практически неразличимые при нормальном состоянии испытуемого, становятся достаточно выпуклыми начиная со средних этапов языковой диссолюции.

Как нам представляется, материалы выполнения первого задания позволяют говорить о влиянии второго, эргативного, языка на русскую речь билингвов, потому что именно для первого характерна особо тесная связь дополнения со сказуемым. Материалы второго задания также могут отражать вынесение на первое место дополнения, как весьма характерную черту грузинского языка. Наконец, ему же присуще особое взаимодействие агенса с пациенсом, реализуемое во взаимосвязи абсолютного и эргативного падежей, а на нашем материале выразившееся в восприятии русского датива с неглагольным предикатом, как конструкции, близкой к эргативной (ср. тот факт, что русская конструкция врач больного вылечил выражается по-грузински при помощи датива слова врач и абсолютива слова больной). Можно утверж-