Д. Спивак - Лингвистика измененных состояний сознания

80

о надвигающемся природном катаклизме, где нужно дать информацию максимально быстро и доходчиво, но не создавая паники [ср. 160, с. 85]. Еще одна насущная задача — составление текста, посредством которого врач проводит сеанс психотерапии, где особенно важно воздействие на самые труднодоступные слои сознания [155]. Как подметили специалисты, если психотерапевту «помочь», погасив с помощью лекарственных средств на время лечения верхние слои сознания, словесная психотерапия повышает свою эффективность во много раз [3, с. 283].

Принципиальное решение подобных проблем средствами лингвистики измененных состояний сознания однозначно. В самом деле, каждому из составляющих сознание уровней соответствует свой «язык» — система лексико-грамматических средств, присущих этому уровню. Каждый из таких «языков», как показывает диссолюция, может стать поверхностным и использоваться для речевого общения. В единую систему естественного языка эти уровни связываются тем, что выполнение определенной конструкции поручается тому глубинному уровню, на котором она впервые появляется, а затем путем последовательного «перевода» с языка одного уровня на «язык» другого выводится на поверхность (подробнее см. гл. III). Следовательно, если в обычной речи употреблять только структуры, типичные для «языка» некоторого глубинного уровня, то и будет активизирована языковая деятельность этого уровня. Искусственные или естественные причины, вызывающие измененное состояние данного уровня, будут имитироваться здесь просто речью, построенной «со знанием дела».

С материалистической точки зрения такое положение полностью согласуется с накопленным науками о мышлении опытом, который лучше всего суммировать словами И. П. Павлова: «Слово, благодаря всей предшествующей жизни взрослого человека, связано со всеми внешними и внутренними раздражителями, все их заменяет и потому может вызвать все те действия, реакции организма, которые обусловливают те раздражители» [54, с. 429]. Практический опыт общения с испытуемыми, находящимися в измененном состоянии сознания, также дает нам право утверждать, что выполнение словесных заданий исследователя испытуемым тем успешнее, чем больше в этих заданиях лексико-грамматических структур «языка» соответствующего уровня (в известной мере такая «подстройка» осуществляется интуитивно — нечто подобное происходит, если нужно что-либо втолковать, скажем, нетрезвому человеку). Таким образом, с лингвистической точки зрения речь идет о создании своеобразного разговорника (или словаря с грамматикой), позволяющего строить тексты на «языке» определенного глубинного уровня.

Составление такого разговорника — дело достаточно реальное. Так, совокупность ответов на задания нашего теста, данная исследуемой группой на определенном уровне сознания (потом они переводились в количественную форму табл. 1 или 9), — это и есть моментальный срез узуса для «языка» своего уровня. Как пока-

81

зывает опыт нашего исследования, от такого свода типичных для уровневого «языка» лексико-грамматических средств отказываться нецелесообразно: с одной стороны, после каждого этапа подсчетов необходимо вернуться к исходному тексту, сохранившему не учтенные нами контексты, чтобы подсчитать на нем новые, более сложные индексы; с другой — перевести последние в слова и проверить их восприятие испытуемыми. Таким образом, задача повторных обращений к полученным закономерностям и немедленной их проверке в живой беседе с испытуемым как раз требует представления данных в форме разговорника (стратегию одновременного описания лексики и грамматики см. [44, с. 305]).

Полезной представляется лишь некоторая формализация последнего, что выглядит для «языка» каждого уровня так: исходная фраза, содержащая ключевую морфологическую конструкцию, записывается тут же в форме равных по длине фраз с другими наиболее частыми для этого уровня лексемами. Далее каждая из этих фраз записывается тут же в виде равных по длине фраз с передающими близкий смысл трансформациями, наиболее частотными для данного уровня. Ясно, что число повторений неизменной конструкции с разными словами указывает на частотность ее появления в тексте, и наоборот: число появления того же слова в составе разных трансформаций указывает на его частотность, затем каждая из полученных фраз переводится на язык соседнего уровня, что в совокупности дает минимальный разговорник «языка» следующего уровня, и так далее (равная длина фраз нам здесь нужна, чтобы устранить искажения, вносимые краткосрочной памятью).

Заметим, что и здесь мы с новых методологических позиций возвращаемся к ранее весьма популярной, а теперь забытой лингвистической концепции, в общем виде употреблявшейся еще шумерами. Так, античный грамматик Присциан вместо того, чтобы давать утомительное перечисление грамматических правил, приводит в своей знаменитой латинской грамматике [5, с. 166] одну фразу, содержащую потенции всех основных грамматических трансформаций и лексических подстановок, разворачивая далее их по очереди, — результат совмещает теоретическое описание и практическое руководство. Наличие аналогов такого подхода в нашей концепции говорит о его актуальности для описания некоторых структур языка (заметим лишь, что при известном поверхностном сходстве концепция не имеет ничего общего с методами «непосредственно составляющих» и порождающей грамматики, содержательную критику которых см. [71, с. 163]). В принципе текст, построенный с целью научного исследования или художественного использования многослойности языка, с необходимостью должен отражать своим построением эту особенность. Поиск таких текстов, предпринятый в рамках филологии измененных состояний сознания, позволил вскрыть наличие элементов многослойности в письменных традициях, весьма приоритетных для своего времени.

82

Возьмем, к примеру, канон сочинений традиционной китайской философии. Исследуя присущие ему логико-философские средства, специалисты давно отметили тот факт, что здесь нет ни строгс определенных абстрактных категорий, ни правил логическогс доказательства и тем не менее используется 'какой-то не вполне ясный, но, очевидно, разработанный аналитический аппарат. Трудами структурологической школы советских синологов [85] в по следние годы было показано, что если современный учены» использует строго определяемые термины, ставя их внутри пред ложений в довольно свободном порядке, то в древней традиции все было наоборот. В основе текста лежала прямоугольная матрица состоящая из определенного числа строк и столбцов, на пересече нии которых стояло по одному слову. Сложные правила чтенш такой матрицы по горизонтали или вертикали были однозначне связаны с определенным модусом рассмотрения каузально-кор релятивных связей стоящих на этих пересечениях слов. Само» интересное состоит в том, что эта матрица была многомерной так что с любого слова можно было продвигаться не только в ег< плоскости, но и «внутрь».