Виктор Шкловский - Заметки о прозе Пушкина

«Стрелецкий сын» был, очевидно, сыном одного из казненных, т. е. сыном или Соковнина, или Цыклера, или Пушкина, что всего вероятней, несмотря на измененные имена.

Таким образом, в романе не предполагалось изменять историю и давать «Арапу» – Ганнибалу – в жены Ржевскую, а не Диопер.

Сюжет романа в отношении Ганнибала должен был итти, очевидно, так.

В первой главе дана сцена, в которой описывается рождение черного ребенка от Ибрагима и белой женщины в присутствии самого арапа:

«Она мучилась долго. Каждый стон ее раздирал его душу; каждый промежуток молчания обливал его ужасом… Вдруг он услышал слабый крик ребенка, и, не имея силы удержать своего восторга, бросился в комнату графини – черный младенец лежал на постеле в ее ногах. Ибрагим к нему приближился. Сердце его билось сильно. Он благословил сына дрожащею рукою» (Пушкин, т. IV, стр. 15). А дальнейшая судьба Ганнибала состояла в том, что уже собственная его жена рожала ему белого ребенка.

Я приведу отрывок, записанный Пушкиным в 30-х годах. Я думаю, что он относится к «Арапу Петра Великого», но весь тон отрывка показывает, что роженица эта не русская барыня. Название «милая изменница» скорее подходит к полуиностранке Диопер.

Вот этот отрывок:

«Часто думал я об этом ужасном семейственном романе: воображал беременность молодой жены, ее ужасное положение и спокойное доверчивое ожидание мужа.

Наконец час родов наступает. Муж присутствует при муках милой изменницы. Он слышит первые крики новорожденного; в упоении восторга бросается к своему младенцу – – и остается неподвижен – – —

<���Начало 1830-х годов>

Развязку этой сцены мы находим в «Родословной Пушкина и Ганибалов», записанной Пушкиным в 30-х годах.

«В семейственной жизни прадед мой Ганибал так же был несчастлив, как и прадед мой Пушкин. Первая жена его, красавица, родом гречанка, родила ему белую дочь» (Пушкин, т. VI, стр. 380).

Таким образом в романе Ганнибал должен был пережить не одно несчастие, а два.

Сперва его счастливым соперником оказывался сын казненного стрельца, за которым мы видим Алексея Федоровича Пушкина.

Потом шла женитьба на иностранке-красавице – и новое разочарование.

С точки зрения техники романа можно предположить, что отцом белого ребенка был петиметр Корсаков, потому что в романе нет другого подробно описанного молодого привлекательного человека.

Роман остался неоконченным не потому, что Пушкин отступил перед натиском Булгарина, а потому, что его перестала удовлетворять эта семейственная коллизия.

И тут вошла еще тема Петра, тема очень сложная. Тема Петра осложнялась темой отношения его к дворянству.

История определяла во многом прозу пушкинского времени.

Это была пора не только великого исторического романа Вальтер-Скотта, но и пора новых идей в истории.

Государства, борясь между собою в эпоху наполеоновских войн, осознавали себя как нации.

Имя Наполеона витает над всеми историческими романами.

«Юрий Милославский» Загоскина органически сменяется «Рославлевым», на «Рославлева» отвечает Пушкин.

В России исторический роман осуществился несколько иначе. В нем выразилась жажда личного участия в истории.

Эта жажда у Пушкина видна в его работе над своей «родословной», в которой он тщательно отмечает все те моменты, когда предки его изменяли своим решением ход событий.

Пушкин писал:

«В наше время под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую вымышленным повествованием. Вальтер Скотт увлек за собою целую толпу подражателей».

Слово «роман» ассоциировано со словом «исторический».

Романы полны жажды личного участия в современности.

Полевой в предисловии к книге «Клятва при гробе господнем» говорит:

«Солдат, который под Бородино исполнил уже свой долг, участвовал уже в великом деле 1812 года».

«Если бы я мог действовать, я действовал бы, теперь я говорю».

Это цитата из Руссо, который жалел о том, что он не принц и не законодатель.

Руссо писал так потому, что он был человек, который еще не осуществил себя.

Он был законодатель революции, но до нее.

Современник Пушкина Бальзак мечтает о другом.

Прошла эпоха законодательств.

Каковы бы ни были отношения Бальзака к его современности, его герои живут в ней, а не в истории.

Если чего не хватает им и Бальзаку, то это места в современности, полного обладания ею.

Вот что писал Бальзак:

«Какая чудесная вещь – встать и сидеть в халате, положить ноги на гладкую перекладину, соединяющую двух грифов каминной решетки, и думать о своей любви! И я бесконечно жалею, что у меня нет ни любовницы, ни каминной решетки, ни халата. А когда у меня все это будет, я не буду уже больше рассказывать о своих наблюдениях, я их использую…»

Он пишет о вещах, описывает жизнь, которой не обладает еще.

В пушкинской историчности есть два периода: первый период – это историчность биографическая.

Она лежит еще в планах «Дубровского» и в первых набросках «Капитанской дочки».

Пушкин поздний, Пушкин 1835 года, Пушкин, решивший, что аристократии у нас нет, пишет «Сцены из рыцарских времен».

Я прежде всего напомню читателю сюжет или, вернее, план драмы.

Молодой сын суконщика ссорится с отцом. Отец дружит с алхимиком. Сын суконщика думает, что «мещанин имеет право дышать одним воздухом с дворянином». Он идет в замок. Туда приводит его любовь к дворянке. Он поступает в оруженосцы с расчетом, что если рыцарь его ударит, то он еще посмотрит «кто кого». В замке происходит ссора. Франц бежит и поднимает вассалов. Вассалы косами сбивают рыцарей с лошадей, бьют их, но не могут победить. Рыцари лежат. Наезжает другой отряд рыцарей. Вассалы бегут. Франц схвачен. Рыцарь говорит:

«И эти подлые твари могли победить благородных рыцарей! смотрите, один, два, три… девять рыцарей убито. Да это ужас!» ( Лежащие рыцари встают один за другим. )

Р ы ц а р и: Как! вы живы?

А л ь б е р: Благодаря железным латам…»

Франца ведут в замок, хотят повесить, перед смертью он поет песню. По просьбе Клотильды его не казнят. Рыцарь Ротенфельд говорит:

«… Запрем его в тюрьму, и даю мое честное слово, что он до тех пор из нее не выйдет, пока стены замка моего не подымутся на воздух и не разлетятся». (Там же, стр. 234–235.)

Франца отводят в тюрьму.

Дальше сохранился только план.

«Бертольд в тюрьме занимается алхимией – он изобретает порох. – Восстание крестьян, возбужденное молодым поэтом. Осада замка. [Бертольд] взрывает его. Рыцарь – воплощенная посредственность – убит пулею. Пьеса кончается размышлением и появлением Фауста на хвосте дьявола (изобретение книгопечатания – своего рода артиллерии)». (Там же, стр. 448.)