Виктор Шкловский - Повести о прозе. Размышления и разборы

Б. Энгельгардт в статье «Путевые письма И. А. Гончарова с кругосветного плавания» [168] «Литературное наследство», т. 22–24. и в материалах, им напечатанных в том же номере, показывает по-новому многие черты процесса создания «Фрегата „Паллада“.

Именно в это время русский флот безнадежно отстал. Еще недавно под парусом из русского льна ходили все корабли мира, и вот теперь над морем поднялись дымы пароходов, а Россия все еще имела парусный флот.

Гончаров знал великую историю русского флота и знал, как он отстал. Это передано во вступительном очерке, в длинном рассуждении, из которого я приведу только несколько строк: «Парусное судно похоже на старую кокетку, которая нарумянится, набелится, подденет десять юбок и затянется в корсет, и на минуту иногда успеет; но только явится молодость и свежесть сил — все ее хлопоты разлетятся в прах» (2,29).

Фрегат «Паллада» был не просто парусником — это было очень старое парусное судно, которое адмирал Путятин выбрал потому, что был богомолен, а на «Палладе» была церковь. «Палладе» уже в годы путешествия было двадцать лет, и десять лет прошло после капитального ремонта. Команда была набрана плохо. В Балтийском море «Палладу» встретили бури; входя в Зунд, «Паллада» «приткнулась к мели».

Вдобавок на корабле началась холера. В Портсмуте «Палладу» пришлось чинить в доке. Ремонт был капитальный, в Англии простояли больше, чем собирались, и потому попали в бурное время. До мыса Доброй Надежды шли хорошо. Здесь пришлось опять ремонтироваться.

Скоро оказалось, что «Паллада» может плыть только от порта к порту, чинясь в каждом.

В Сингапуре и в Гонконге узнали об обострении русско-турецкого конфликта, скоро узнали, что война разразилась; кругом были французские и английские суда; корабль пришлось чинить вне портов, в случайной обстановке, на острове Камигуин. Рубили деревья в тропическом лесу, работали в условиях, напоминавших те, о которых писал Головнин в своей книге о кораблекрушениях.

У Гончарова все это рассказано, но рассказано так, как будто Гончаров был неженкой и только поэтому для него путешествие показалось трудным.

Еще много было трудов фрегату «Паллада»: он производил съемку берегов около Кореи, проходил через мели только что открытого Татарского пролива.

«Фрегат „Паллада“ — это рассказ об одном из самых трудных путешествий в истории не только нашего флота.

Тема книги Гончарова — мир, русский корабль на мировых дорогах, богатство мира. В этом Гончаров был только человеком своего времени, но он сумел пройти на корабле и описать этот путь почти с улыбкой, скрыв труд и страх.

Художественное произведение экономно, оно дает в немногом многое. Очерк не может быть простой описью предмета — в нем выделяется главное и неглавное; к этому главному писатель становится в определенные отношения, дает оценку предмета.

Очерк как будто привязан к фактам действительности; часто считают, что он просто обводит ее чертой — контуром, но и здесь существуют свои законы показа главного и неглавного, законы, диктуемые временем, когда написано произведение, и задачами произведения.

Цель путешествия, необходимость путешествия, привлекательность мира, описание того, что уже сделано русскими в Сибири, описание владычества Англии над миром — все это главное в книге, а трудности путешествия хотя и даны, но в скрытом виде, не выделены.

Гончаров даже смеется над собой в письмах и говорит о себе как о путешествующем Обломове.

Но Обломов потерял невесту потому, что не решился переправиться через Неву: шел лед, и мосты были разведены.

Гончаров объехал на старом корабле вокруг света, имея возможность слезть с корабля хотя бы в Англии, и, для того чтобы это противопоставление было совершенно ясно, он ввел в описание путешествия шутку: «…мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого». Он избрал самый трудный способ переправы через реку, и это не дает нам никакого основания сравнивать писателя с Обломовым.

Перед нами рассказ о героическом путешествии, о терпении и подвигах во имя достижения цели.

Уже второе столетие очерковая книга Гончарова не сходит со стола читателя.

Книга была создана в эпоху крымского поражения. Изменялась судьба России, но книга не старела. Многое в ней становилось яснее и договоренное. Отстроился Севастополь, международное положение дало возможность России снова завести флот на Черном море. Все яснее становилось значение Тихоокеанского побережья.

Через двадцать лет после путешествия, в 1874 году, собрались морские офицеры, плававшие на фрегате «Паллада». Среди них присутствовал и Гончаров. По этому поводу писатель дорассказал конец плавания — историю, полную катастроф и стихийных бедствий.

Гончаров обращается к читателю и передает ему свои желания и надежды. Он призывает его к путешествиям, к подвигам, он предупреждает всякие сомнения. Он говорит о том, «сколько вообще расходуется бедного человечества по мелочам, в одиночку…».

Он говорит о том, что «человеку врожденна и мужественность: надо будить ее в себе и вызывать на помощь, чтобы побеждать робкие движения души и закалять нервы привычкою» (3, 144).

Гончаров свою спокойную книгу кончает призывом к подвигу, обещая за подвиг награду: богатые впечатления, знания и истинное товарищество.

Труднейшее путешествие оценено как счастье и как школа мужества.

«Самоубийца Вертер, кончая с жизнью, в последних строках, им оставленных, жалеет, что не увидит более „прекрасного созвездия Большой Медведицы“, и прощается с ним. О, как сказался в этой черточке только что начинавшийся тогда Гёте!» [169] Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч. в 30-ти томах, т. 22, с. 6.

Так писал Достоевский в «Дневнике писателя». Само название первой главы «Дневника» звучит так: «Вместо предисловия о Большой и Малой Медведицах, о Молитве великого Гёте…»

Это высокий голос, но голос принадлежит Достоевскому.

Вертер перед концом вспоминал и говорил о звездах.

Первый раз Лотта показала ему отрывок из Оссиана: «Звезда сумрачной ночи, как прекрасно мерцаешь ты на западе…» Это начало песен о смерти.

Второй раз о звездах говорит сам Вертер в последнем письме к своей возлюбленной: «Я подхожу к окошку и вижу, моя милая, и вижу еще сквозь вьющиеся и мчащиеся тучи одинокие звезды вечного неба! Нет, вы не упадете! Предвечный хранит вас и меня в своем сердце. Я вижу звезды Возничего, самого приветливого из всех созвездий».

Вот настоящие слова Вертера. Дальше он писал о розовом банте Лотты, сохраненном в кармане фрака.

Широта картины неба, прямое сопоставление мира и человека принадлежит в начале «Дневника писателя» самому Достоевскому.