Вильгельм Гумбольдт - Язык и философия культуры

Внечувственное использование этих выражений появилось только вместе с христианством и происходит из древнееврейского языка (хотя это утверждение требует еще уточнения), а древним было несвойственно использование слова дух в психологическом плане. Возможно, им был неизвестен процесс ректификации спиртных напитков? Если нет, то почему эта метафора осталась неиспользованной?

Для обозначения того, что мы стремимся здесь выразить, весьма хорошо подошло бы греческое слово аретгд, ибо оно указывает на подлинную и своеобразную силу и в то же время содержит в себе характеристику как внутреннего, так и внешнего совершенства. Оно лучше, чем слово „дух", тем, что в отличие от всякой метафоры не может дать повода для недоразумений, и тем, что оно извлекает это понятие прямо из природы, а не из наших представлений о ней, будучи творением наблюдения, а не воображения. Но именно поэтому оно имеет на один оттенок меньше и, обладая большей прагматической силой, проигрывает в идеальности. Слова virtus, vertu, virtue, virtuи наше Tugend'добродетель' имеют, собственно, то же самое значение, но они в своем употреблении его не сохранили, и лишь греки донесли до нас это понятие во всем его своеобразии.

То, что греки не знали слова дух в психологическом значении и то, что для них существенной была лишь добродетель, свидетельствует об их более прагматической, но в то же время не менее идеальной рассудительности; то, что у нас слово дух имеет столь мощное и именно потому менее спиритуальное значение, а с другой стороны, мы имеем также и собственный корень для обозначения apexij, есть преимущество нашего языка, которого нет ни в одном другом.

Хотелось бы отметить, что, несмотря на разнообразие научных занятий, которое принесла с собой наша эпоха, совершенно неразработанной осталась обширная, богатая и общеполезная тема — сравнение различных древних и новых языков.

Многим это утверждение должно показаться тем более удивительным, что обычно принято считать данный вопрос если не исчерпанным, то по меньшей мере детально разработанным. Однако самое главное здесь заключается в нигде еще не достигнутой, насколько мне известно, общности задачи: в том, чтобы сравнивать на одних и тех же основаниях все языки, какие только удается обнаружить, [принимая во внимание! весь известный языковой запас, всю умопостигаемую человеческую природу и все исторически засвидетельствованные судьбы различных народов. Эта точка зрения до сих пор еще понята не вполне, во всяком случае, никто ее не придерживается в достаточной степени.

Одно только начало этой работы, которая сама по себе грандиозна, не говоря уже о ее завершении, может даже для целой эпохи так никогда и не стать темой исследований. В этом случае речь может идти только о непонимании идеи. И теперь случается, что языки сравнивают между собой, но делают это либо для нужд исторического исследования, либо для обоснования химерических представлений о праязыке, либо просто для упрощения изучения отдельных языков; в последние годы сравнение используют также в так называемом общем учении о языке, чтобы показать, как тот или иной язык решает ту или иную задачу, но ограничиваются при этом разрозненными примерами. Однако мысль о том, чтобы собрать, насколько возможно, всю массу языкового материала во всей его полноте, произвести внутри его сравнение по всем мыслимым законам ана-

Wilhelm von Humboldt. Ueber das Sprachstudium, oder Plan zu einer systematischen Encyclopaedic alter Sprachen (1801–1802)*.

логии, чтобы, понимая язык как следствие, создавать и совершенствовать его в соответствии с поведением человека, либо, понимая его как причину, делать выводы о внутреннем мире людей, и все это с философским рассмотрением общей человеческой природы и с историческим рассмотрением судеб различных народов, — вот эта мысль, я полагаю, до сих пор остается без внимания, а ведь она заслуживает самого серьезного отношения, поскольку добавляет к уже существующим не только новую науку, но и новый тип научных исследований.

Цель моей статьи — подробно разъяснить и доказать это утверждение. Оно должно лишь обратить мысль к плану превращения языкознания в систематическую науку. Если этот план будет одобрен сведущими людьми, они смогут сообща взяться за его осуществление. Он обнадеживает нас тем, что трудность состоит только в его осуществлении, которое в конце концов завершится объединенными усилиями многих. Пользоваться же достигнутыми результатами будет легко даже менее образованным людям. Кроме того, даже если конечная цель всего предприятия не всем ясна, остается еще в высшей степени очевидная ближайшая цель, а именно такое упрощение изучения языков, какое до сих пор было нам неведомо.

Главная трудность всякого обучения — это выработать в себе способность призвать в нужный момент правила на помощь памяти. Потребность в этом нигде так не велика, как в обучении языку. Когда человек изучает язык обычным способом, он попадает в дебри слов, не связанных ничем между собой; в грамматике порядка намного больше, но и здесь приходится заучивать множество форм, основания для которых усмотреть невозможно. При этом человек не может не чувствовать, что эти знаки в действительности не так разрозненны, как это представляется благодаря методике обучения. Если человек занимается языком уже в течение какого-то времени, ему становится ясным то, для чего когда-то он не мог найти объяснений, он усваивает некий ритм, который не есть еще знание, но хотя бы обоснованное предчувствие. Каждый, кто занимался исследованием различных языков, замечал, что в любом из них неожиданно открывались сами собой такие истины, которые как бы озаряли все вокруг ярким светом и которые помогли бы ему сберечь усилия, если бы были с самого начала ему известны. У кого хватает духу изучать чужой язык самостоятельно, без помощи учителя, тот начинает с внимательного прочтения всей грамматики и старается, почаще просматривать словарь. Из словаря он возьмет как можно больше форм и будет удерживать их в памяти, предоставляя своей языковой способности вывести из этих отдельных форм обобщенный тип формы данного языка. Осваивая [родной] язык, каждый ребенок опирается на смутно ощущаемые аналогии, что заметнее у творчески развитых детей по сравнению с теми, кто полагается только на память. Такие же аналогии служат опорой человеку, самостоятельно, без посторонней помощи изучающему иностранный язык. Важно только найти дух этих аналогий, а это при любом обучении языку есть критический пункт, с которого начинается настоящее владение" языком и настоящее наслаждение им.

Не только элементы языка, но и сами языки подчиняются часто законам общей аналогии. Это обстоятельство обнаруживается даже при поверхностном наблюдении. К тому же известно, что человек, уже изучивший многие языки, не только с легкостью овладевает новым, но и угадывает, еще не изучив, его особенности благодаря своему натренированному [языковому] чувству.