Владимир Плунгян - Почему языки такие разные. Популярная лингвистика

Итак, слова там длинные, потому что складываются друг с другом. Но ведь русские слова тоже складываются — паровоз, быстроходный и даже Мосавтолегтранс. И в древнегреческом, и в санскрите, как мы уже говорили, тоже было много сложных слов. Но всё дело в том, что сам способ словосложения в инкорпорирующих языках совершенно другой. Во-первых, и в русском, и в других индоевропейских языках сложные слова — прежде всего существительные или прилагательные, но не глаголы. Невозможно представить себе русское слово паровозить, быстроходить, рукомоить (при том, что в русском языке есть, например, слово рукомойник) или глазомерить (хотя есть слово глазомер). Наоборот, в инкорпорирующих языках сложные слова — это как раз глаголы, потому что получаются эти слова так. Есть исходная ситуация, о ней и обо всех ее участниках мы хотим что-то сообщить. Как мы знаем, ситуацию обычно называет глагол, а ее участников — существительные, помните:

Старик ловил неводом рыбу .

Так вот, в инкорпорирующих языках глагол (он же название ситуации) как бы вбирает в себя, "внедряет" всех участников ситуации — и предложение превращается в одно слово-глагол, что-то вроде старико-неводо-рыбо-ловилось. Впрочем, от слова-глагола часто отделяется подлежащее, но уж все остальные участники ситуации приклеиваются к нему прочно. Получается предложение всего из двух слов:

Старик неводо-рыбо-ловил.

Понятно, что всяческие местоимения и прилагательные (быстроловил, большерыболовил, рыбомнеловил и т. п.) вставляются туда же. Поэтому все эти не существующие в русском глазомерить или рукомоить — как раз очень похожи на корякские или эскимосские слова. Вместо русского: Я мою руки — эскимос, коряк или индеец-ацтек может сказать коротко и ясно одно слово: Рукомою. (Недаром все индейцы в романах такие немногословные: им легко — одно слово сказал, и уже целое предложение.) Конечно, языки с инкорпорацией не обязывают говорящих всегда выражать свои мысли так кратко (можно было бы еще сказать — так односложно, но в данном случае, пожалуй, правильнее было бы — так однословно); во всех этих языках остается возможность строить нормальные (с европейской, конечно, точки зрения) предложения, но используется она говорящими на этих языках довольно редко, и только в особенных случаях. Инкорпорация же является для них обычным способом говорить (и, наверное, думать?).

Еще одно важное свойство слов в инкорпорирующих языках — то, что все морфемы в них, на наш с вами взгляд, оказываются "в перепутанном порядке". Ведь существительные-то в них не просто присоединяются к глаголу, как это происходит в тех сложных словах, к которым мы привыкли. Нет! Существительные именно "внедряются", "вклиниваются" в глагольную словоформу, обычно куда-нибудь в середину, так что, например, показатели времени глагола оказываются перед существительным, а показатели вида или лица — после. Так что эскимос на самом деле скажет даже не что-то вроде выруиомылибы , а скорее уж что-то вроде бывылирукомы . Представляете?

Но и это еще не все трудности инкорпорирующих языков. Во многих из них (особенно это касается языков индейцев) на стыках морфем происходят чередования не менее сложные, чем, скажем, в русском языке. То есть существительные не просто вклиниваются в середину глагола, но их еще и узнать после этого нельзя!

Когда (в разделе 5) мы говорили о "морфемных швах", то мы имели в виду, конечно, те швы, которые проходят внутри слова. В фузионных языках морфема, соединяясь с морфемой, вызывает многочисленные изменения у своих соседей и изменяется сама. Но после того, как морфемы образуют словоформу, с этой словоформой в предложении уже никаких изменений не происходит. Словоформы соседствуют друг с другом вполне мирно — например, если в русском языке слово кончается на гласный — о, то, какое бы слово ни шло за ним следом, окончание предыдущего слова не изменится. Можно сказать, что в русском языке очень требовательные морфемы, а вот словоформы — неприхотливы так же, как морфемы в агглютинативных языках.

Но не все языки устроены так. Некоторые идут гораздо дальше в своей требовательности. Вы помните — когда возросло стремление морфем сцепляться друг с другом, получились инкорпорирующие языки. А что будет, если возрастет их требовательность друг к другу? Если уже не морфемы, а целые словоформы станут сверх-придирчивыми соседями?

Это тоже путь к образованию языков со сверхдлинными словами. Например, таких, как хорошо знакомый нам санскрит. Правда, про любовь санскрита к сверхдлинным словам мы еще не говорили. Но надо знать, что это — одно из самых известных его свойств.

Итак, в санскрите "швы" (и еще какие!) возникают не только внутри слова между морфемами: часто так крепко "сшиваются" между собой начало следующего и конец предыдущего слова, что трудно бывает сказать, где начинается одно и кончается другое. Например, если санскритское слово кончается на а следующее за ним начинается на о-, то при слиянии этих слов на месте сочетания — ia оказывается — уа- (читается как русское "я"); если санскритское слово кончается на гласную, — например, на — о, а следующее начинается на такую же гласную — тоже на а-, то эти гласные как бы стягиваются в одну долгую (в санскрите, как и во многих других языках, есть долгие и краткие гласные), а если слово кончается на — а, а следующее начинается на;-, то на стыке и вовсе оказывается — e- (это вместо — ai-!). В последних двух случаях граница между словами исчезает совершенно — в точности как граница между морфемами в русском слове печь, которое мы обсуждали раньше. Надо сказать, что санскрит вообще чрезвычайно знаменит своими чередованиями — не только на стыках слов, но и на стыках морфем тоже, — настолько они сложные и запутанные. Например, есть санскритское слово bodha "пробуждение"; оно образовано от глагола с корнем bodh-, который значит "пробуждать". От этого же глагола с помощью суффикса — ta можно образовать причастие со значением "пробужденный" — но выглядеть это причастие будет вовсе не так, как можно было бы ожидать (bodhta), а совсем по-другому. Во-первых, суффикс — ta потребует, чтобы в корне изменился гласный — с — о- на — u-. Во-вторых, на стыке морфем произойдет следующее: глухой согласный — t- потребует, чтобы стоящий перед ним звонкий придыхательный — dh- стал непридыхательным, a — dh- в ответ на это, наоборот, превратит — t- в звонкий и к тому же придыхательный — dh-. Таким образом, — dh- + — t- = — ddh-, и в качестве причастия мы получим слово Buddha (читается по-русски Будда); это имя, данное принцу Сиддхартхе Гаутаме, основателю учения буддизма (и значит оно — "Пробужденный" или "Просветленный"), Не думайте, однако, что вы уже знаете всё о санскритских причастиях. Возьмем другое знаменитое санскритское слово — yoga (читается "йога"), буквально — "соединение; сосредоточение". Оно образовано от глагола с корнем yuj- ("йудж") "сопрягать, соединять"; причастие от этого глагола (с тем же суффиксом — ta) будет выглядеть уже как… yukta. В этом случае потребовалось, чтобы — j- перед — t- изменился в — g-, а потом этот звонкий звук оглушился. И вот, если поставить рядом слова buddha и yukta — трудно с первого взгляда определить, что перед нами одна и та же глагольная форма.