Корней Чуковский - Живой как жизнь

Оказалось, это мирный «работник прилавка», торгующий в газетном или хлебном ларьке.

Слово киоск существовало и прежде, но до киоскера в ту пору еще никто не додумывался.

Такое же недоумение вызывала во мне новоявленная форма: выбора́ (вместо вы́боры), договора́ (вместо догово́ры), лектора́ (вместо ле́кторы).

В ней слышалось мне что-то залихватское, бесшабашное, забубенное, ухарское.

Напрасно я утешал себя тем, что эту форму уже давно узаконил русский литературный язык.

— Ведь, — говорил я себе, — еще Ломоносов двести лет тому назад утверждал, что русские люди предпочитают окончание «а» «скучной букве» «и» в окончаниях слов:

облака, острова, леса вместо облаки, островы, лесы.

Кроме того, прошло лет сто, а пожалуй, и больше, с тех пор, как русские люди перестали говорить и писать: домы, докторы, учители, профессоры, слесари, юнкеры, пекари, писари, флигели и охотно заменили их формами: дома́, учителя́, профессора́, слесаря́, флигеля́, юнкера́, пекаря́ и т.д.

Мало того: следующее поколение придало ту же залихватскую форму новым десяткам слов, таким, как: бухгалтеры, томы, катеры, тополи, лагери, дизели. Стали говорить и писать: бухгалтера́, тома́, катера́, тополя́, лагеря́, дизеля́ и т.д. [7] В «Женитьбе» Гоголя (1836—1842) есть и дома (действие I, явление XIII) и домы (действие I, явление XIV).

Если бы Чехов, например, услышал слово тома́, он подумал бы, что речь идет о французском композиторе Амбруазе Тома́.

Казалось бы, довольно. Но нет. Пришло новое поколение, и я услыхал от него:

шофера́, автора́, библиотекаря́, сектора́, прибыля́, отпуска́.

И еще через несколько лет:

выхода́, супа́, матеря́, дочеря́, секретаря́, плоскостя́, скоростя́, ведомостя́, возраста́, площадя́ [8] По словам Тургенева, форма площадя́ с давних времен существовала в диалекте крестьян Орловской губернии: так назывались у них «большие сплошные массы кустов» (И. С. Тургенев. Собр. соч. Т. I. М., 1961. С. 9). Есть основание думать, что нынешнее слово площадя́ возникло независимо от этого орловского термина. Лев Толстой (в 1874 году) утверждал, что в «живой речи употребляется форма воза́, а не возы» (Собр. соч. Т. XVII. М., 1965. С. 82). У Ивана Панаева в рассказе «Хлыщ высшей школы» (1858) читаем: «Первые месяца́ своего замужества...» (см. И. И. Панаев. Избранные произведения. М, 1962. С. 492). .

Всякий раз я приходил к убеждению, что протестовать против этих для меня уродливых слов бесполезно. Я мог сколько угодно возмущаться, выходить из себя, но нельзя же было не видеть, что здесь на протяжении столетия происходит какой-то безостановочный стихийный процесс замены безударного окончания ы(и) сильно акцентированным окончанием а(я).

И кто же поручится, что наши правнуки не станут говорить и писать:

крана́, актера́, медведя́, желудя́.

Наблюдая за пышным расцветом этой ухарской формы, я не раз утешал себя тем, что эта форма завладевает главным образом такими словами, которые в данном профессиональном (иногда очень узком) кругу упоминаются чаще всего: форма торта́ существует только в кондитерских, супа́ — в ресторанных кухнях, площадя́ — в домовых управлениях, трактора́ и скоростя́ — у трактористов.

Пожарные говорят: факела́. Электрики — кабеля́ и штепселя́.

Певчие в «Спевке» Слепцова: концерта́, тенора́ (1863) [9] Д. Н. Шмелев находит, что я «не совсем прав». Он напоминает, что такие формы, как ветра́, волоса́, офицера́, существуют с давнего времени и что у М. Горького в рассказе купца были актера́ (см. интересную статью этого автора «Некоторые вопросы нормализации современного русского языка» в «Известиях Академии наук СССР» Отделения литературы и языка. Т. XXI. Вып. 5. М., 1962. С. 429). Но ведь я никогда не говорил, что превращение безударного ы в акцентированное а есть новшество. Я только отмечал, что темпы этого процесса необычайно ускорились и количество подверженных ему слов умножается с небывалой силой. .

Не станем сейчас заниматься вопросом, желателен ли этот процесс или нет, об этом разговор впереди, а покуда нам важно отметить один многознаменательный факт: все усилия бесчисленных ревнителей чистоты языка остановить этот бурный процесс или хотя бы ослабить его до сих пор остаются бесплодными.

Если бы мне даже и вздумалось сейчас написать « то́мы Шекспира», я могу быть заранее уверенным, что в моей книге напечатают: «тома́ Шекспира», так как то́мы до того устарели, что современный читатель почуял бы в них стилизаторство, жеманность, манерничание.

По-новому зазвучало слово вроде. Оно стало значить «словно», «будто», «кажется».

Они были вроде свои.

Дела твои вроде неплохие.

Вроде ты невзлюбил его.

Все вроде получилось невзначай [10] В. Ажаев. Предисловие к жизни. М., 1932. С. 25, 35, 48, 61. .

Интересно, что в английской разговорной речи появилась в последнее время такая же форма: «she sort of began (похоже, что она начала), «I sort of can’t believe it» (я все еще вроде сомневаюсь).

И новое значение словечка зачитал.

Прежде зачитал означало: замошенничал книжку, взял почитать и не отдал. И еще — ужасно надоел своим чтением: «он зачитал меня до смерти». А теперь: прочитал вслух на официальном собрании какой-нибудь официальный документ:

«Потом был зачитан проект резолюции».

Впрочем, как теперь выясняется, кое-кто — правда, в шутку — считает возможным применять этот термин и к чтению стихов:

«Слово для зачтения стихов собственного сочинения имеет академик Лагинов» [11] И. Грекова. Под фонарем. М. 1966. С. 22. Впрочем, первоначальное значение слова зачитал по-прежнему осталось незыблемым. Оба значения мирно сосуществуют. .

Вдруг оказалось, что все дети называют каждого незнакомого взрослого: дяденька, дядька:

— Там какой-то дяденька стоит во дворе...

Мне потребовались долгие годы, чтобы привыкнуть к этому новому термину, вошедшему в нашу речь от мещанства.

Теперь я как будто привык, но не забуду, до чего меня поразила одна молодая студентка из культурной семьи, рассказывавшая мне о своих приключениях:

— Иду я по улице, а за мной этот дядька...

Прежде, обращаясь к малышам, мы всегда говорили: дети. Теперь это слово повсюду вытеснено словом ребята. Оно звучит и в школах, и в детских садах, что чрезвычайно шокирует старых людей, которые мечтают о том, чтобы дети снова стали называться детьми. Прежде ребятами назывались только крестьянские дети (наравне с солдатами и парнями).