Вардан Айрапетян - Русские толкования

Мужик умен, да мир дурак. Владимир Топоров, Элемент *MIR-, высказался против этого «приговора миру» (с. 100):

Раньше умен и мудр был мир (ср. имя *Мodro-mirъ) и умом мира был умен и мужик-мирянин, даже если он Иван-дурак. Но в обстоятельствах распадающегося мира мужик усомнился в уме и мудрости мира и решил, что он сам умен или должен стать таковым-- Поэтому меняется и вся ситуация: вместо «коллективного» мирского разума — Сто голов — сто умов и приговор миру: Мужик умен, да мир дурак.

Но это ведь тоже пословица, слово самого мира, но двуголосое по Бахтину слово, сказанное «тоном насмешки» над тем, «кто бы так мог сказать» (Лев Толстой и Проблема текста ) [27] Приведено на с. 109. , то есть над отдельным мирянином. Двуголосых пословиц очень много, они ждут своего толкователя, который не примет пословичную насмешку всерьез — за нелепость или за голую правду. Каждый мужик умен своим умом, мирянин умник и хитрец, а мир и есть Иван-дурак, но и мудрец, в двойственном фольклорном дураке сходятся глупость и мудрость, обе отличные от ума как хитрости.

Богатырь и дурак.Эпический, былинный образ мирового человека это богатырьс его страшной силой, которая в анекдотах оборачивается смешной глупостью; «Сила есть — ума не надо», «Сила — ума/уму могила», так что мир «силен как вода, а глуп как дитя» (ПРН, с. 431, 834 и 406). Мировой человек в фольклорном изображении снижался от богатыря к дураку, ср. «народноэтимологическое» сближение заимствованного богатырь с богат-, бог и определение дурака Божий человек, от былинного героя к анекдотическому через героя волшебной сказки, например Незнайку и Фому Беренникова (сюжеты АТ 532 и 1640), то есть через богатыря под видом дурака и дурака под видом богатыря. Это самоизображение познающего себя мирового человека, ведь фольклор — его словесность. Сюда же песня Агафонушка из Сб. Кирши Дан. (л. 57 об. — 58 об.), пародия-небылица с анекдотическими богатырями и былинной концовкой А и то старина, то и дёянье. В фольклорном дураке мировой человек смеется над собой, потешные французские стихи XVI века про некоего Оп, олицетворяющие местоимение (см. Изольда Бурр, Похвала«Ом»), всё еще фольклорны, но уже угрюмо снижает мирового человека своим «das Man» философ Хайдеггер.

Двойственность дурака.Отрицательно о мире-дураке см. С. Максимов, Крыл, слова 1 с. 360—63 ( Мир — дурак , в переизданиях этой статьи нет); На Горах Мельникова-Печерского, 2.13 и.15; сюда же рассказ Даля Русский мужик с концовкой: «Это всё была изнанка, а вот погодите, покажу и лицевую сторону.» А еще О. Давыдов, Кощуна о Народе в Независимой газете от 9.4.1991, и «--блаженны уродливые и бездарные, ибо они наследуют Единство.» — Александр Мелихов, Во имя четыреста первого, или Исповедь еврея — горькая насмешка иного, кого отчуждают от себя другие с их единством — инакостью. Но это «изнанка», мир-дурак-иной двойствен, глупость по Бахтину «глубоко амбивалентна», см. Творч. Рабле , с. 283/286 сл. и 464/470 сл. Хула без хвалы или хвала без хулы — полуправда о двойственном ином, слова хула и хвала как раз близкие родственники (ЭССЯ 8, с. 114 сл. и 118 сл.). Ср. замечание Бахтина ( Риторика, в меру своей лживости-- — БСС 5, с. 65) в скобках: «слияние хвалы и брани нейтрализует ложь».

«Я сам народ».Мировой человек и светский человек, крестьянский мир и дворянский свет. Светский человек есть душа общества. Он говорил пошлости, говорил о пустяках, только не надо брать «пошлое» — ходячее слово, общее место — и «пустое» в голо отрицательном смысле. Лев Толстой в молодости хотел быть светским человеком, а потом мировым; «я сам народ», сказал его любимый герой Лёвин ( Анна Каренина , 8.15: «— Народ услыхал о страданиях своих братий и заговорил. — Может быть, — уклончиво сказал Левин, — но я не вижу этого; я сам народ, и я не чувствую этого.»). У другого Толстого говорит «Я ведь тоже народ» Поток- богатырь. А Достоевский не поверил Лёвину-Толстому, что он «сам народ» (см. Дневник писателя за 1877, июль — август, 2 сл.), это Пушкин «сам вдруг оказался народом» (там же, декабрь, 2.2), это Пушкин — «наше всё» (Аполлон Григорьев), русский «всечеловек». Двойственному мировому человеку соответствуют у Достоевского благой всечеловек и дурной общечеловек :

Зато как же мы теперь самоуверенны в своем цивилизаторском призвании, как свысока решаем вопросы, да еще какие вопросы-то: почвы нет, народа нет, национальность — это только известная система податей, душа — tabula rasa, вощичек, из которого можно сейчас же вылепить настоящего человека, общечеловека всемирного, гомункула — стоит только приложить плоды европейской цивилизации да прочесть две-три книжки.--

--Не думайте, что я стану доказывать, что душа человеческая не tabula rasa, не вощичек, из которого можно слепить обще-человечка--

( Зимние заметки о летних впечатлениях , 3, ср. общечеловеческий / общечеловечный идеал в статье того же времени Два лагеря теоретиков ), «Виргинский — общечеловек» при «Виргинский серьезный социалист.» ( Бесы , 2.1.3 и в подготовительных материалах), «Видите ли-с, любить общечеловека — значит наверно уж презирать, а подчас и ненавидеть стоящего подле себя настоящего человека.» ( Дневник писателя за 1873, 5, — еще один пример на «Если никто, то все»); «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите.» (речь о Пушкине).

Лев Толстой. «Толстой и весь мир — равнозначущие понятия: без такого временного заблуждения всего его существа — ему пришлось бы отказаться от самого важного своего дела.» — Шестов, Предпоследние слова (6). «Тот внешний мир, в котором живут и умирают персонажи рассказа» Толстого Т ри смерти,но и герои его романов, сказал Бахтин, «— это объективный по отношению к сознаниям всех персонажей авторский мир. Всё в нем увидено и изображено во всеобъемлющем и всезнающем авторском кругозоре.» — Поэт Дост ., 2. Ср. Битов в Пушкинском доме (гл. Отец отца , курсивное отступление): «Но писать с точки зрения Бога позволял себе лишь Лев Толстой, и мы не будем здесь даже обсуждать, насколько правомочны были эти его усилия.» Совсем язвительно в Бесконечном тупике (373) Д. Галковского: «Самому Толстому мечталось, что он Бог (скромно говорил „мое Евангелие“). Конечно, в концепцию человека, данную Толстым, сам Толстой не умещается. Это не человек. Но из этого еще не вытекает, что он Бог. Это ошибочка.» — Антидостоевскость, ан-тигерменевтичность Льва Толстого, такая близкая Набокову. Толстовское «остранение» — антигерменевтический прием.