Ю. Лебедев. - История русской литературы XIX века. В трех частях. Часть 1 1800-1830-е годы

В этих стихах Пушкин поднимается до торжественного языка церковных канонов и божественной литургии. «Шумный день» в соседстве со словом «смертный» приобретает не только прямой, но еще и обобщенный оттенок мирской суеты. «Немые стогны града» – уже не простые площади города, а православно-христианский образ освободившейся от шума страстей души, которая замерла, накрытая полупрозрачной тенью ночи, как покаянной епитрахилью. В ночной тишине, освобожденная от суетных оков, душа готова к исповеди перед Богом. Прожитая жизнь развивается перед ней в виде свитка, на котором написаны все добрые и все злые, греховные дела. Пушкин использует здесь мотивы житийной литературы, согласно которой душа после смерти проходит через воздушные мытарства. Они начинаются с момента, когда перед нею предстанут на свитках, или хартиях, картины прожитого:

Пушкинское «Воспоминание» – это еще и напоминание о необходимости строгого исполнения христианского долга, которым поэт в юности порою пренебрегал. В стихах, не вошедших в опубликованный текст, поэт видит потерянные годы, проведенные «в праздности, в неистовых пирах, в безумстве гибельной свободы». И вот в стихотворении «Монастырь на Казбеке» (1829) Пушкин высказывает новое желание:

Поздний Пушкин достигает удивительной духовной просветленности не только в прозе, но и в лирическом творчестве. Исчезает упоение мятежной красотой чувственных страстей, уходят темные тучи и метели суетных земных тревог, появляется умиленное созерцание духовной красоты в природе и в человеке:

Как природа очищается и обновляется в грозовом ненастье, так и душа, проходя через бурные чувственные искушения, воскресает в бескорыстном любовании красотой и гармонией окружающего мира. В стихотворении «Туча» (1835) Пушкин радостно приветствует эту гармонию, это душевное просветление:

В стихотворении «Осень», созданном в Болдине в 1833 году, Пушкин объясняет, почему он любит именно это время года, почему осенью испытывает он самые длительные приливы вдохновения. Осень глубоко умиляет поэта красотой умиротворенной, тихой, смиренной, не возбуждающей страстных тревог. Пушкин любит осень не тщеславной любовью, к которой всегда примешивается субъективный, чувственный порыв, ревнивое стремление к обладанию. Красота осени, напротив, просветляет и одухотворяет человеческие чувства.

Любовь Пушкина к осени возвышенна и духовна: свободна от всего тяжелого, замутняющего чистые источники. Она не скована бременем чувственных желаний и эгоистических страстей. Такая красота взывает к созерцательной любви-умилению, требует полного забвения себя, полной самоотдачи. Она пробуждает в Пушкине поэта, поднимает его над миром на волнах вдохновения и дает ему радость плавания в любую сторону, в какую поэтическая душа пожелает:

Ввиду «отдаленных угроз седой зимы», старости и смерти, Пушкин остро чувствует, что все на земле подвержено исчезновению. Но именно потому, что ничего здесь нам не дано удержать, и возникает в душе иная любовь к этой жизни, любовь-умиление, бескорыстная любовь к красоте, молодости с ее улыбками, с ее радостями.

Этот мотив прозвучит в стихотворении «Вновь я посетил…», написанном осенью 1835 года в Михайловском. 25 сентября 1835 года поэт писал из Тригорского жене: «В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уже в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую мне досадно смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу».

В стихотворении эта досада отсутствует. Чувства Пушкина здесь совершенно свободны от всякой примеси эгоистического, страстного увлечения. Большая часть стихотворения посвящена изображению мест, с которыми связаны у поэта воспоминания о былом: «…вот опальный домик, где жил я с бедной нянею моей»; «…вот холм лесистый, над которым часто я сиживал», вот три сосны – «они все те же…» – грусть об уходящей жизни, невеселые мысли о необратимых переменах, приближающих поэта к роковому пределу.

Но вдруг он замечает, что под соснами, около их устарелых корней, «младая роща разрослась». И грустные чувства, скользившие к унынию, внезапно преображаются. Стихи увенчивает светлый финал, в котором поэт любовно принимает чужую молодую жизнь:

Исследователи творчества Пушкина обратили внимание, что удельный вес лирических стихотворений в позднем его творчестве значительно уменьшается. Причем в них все более явственно ослабляется «личная», лирическая стихия, а на первый план выходит эпическое начало с явными признаками «прозаизации» стиха. В первой половине 1830-х годов Пушкин создает цикл стихотворных сказок: «Сказка о попе и работнике его Балде» (1830), «Сказка о царе Салтане» (1832), «Сказка о рыбаке и рыбке» (1833), «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» (1833), «Сказка о Золотом петушке» (1834). Здесь Пушкин овладевает стихией народности, проникается народной точкой зрения на жизнь, которая порой решительно расходится с утверждаемой в те годы в качестве государственной идеологии «официальной народностью». Но главное в том, что Пушкин здесь расширяет возможности поэтического языка за счет новаторского использования фольклора. В. С. Непомнящий замечает: «Подобно тому как русское долготерпение в определенных условиях развернулось в пугачевщину, так и „застылые “, „неподвижные “„формы старинной русской народности “стали в сказках Пушкина „размораживаться “, обнаруживая динамику и взрывчатость. Пушкин почувствовал то, что мы сегодня назвали бы диалектикой сказки». Пушкин придал своим сказочным версиям необыкновенный динамизм и театрализацию. В сказках Пушкина все построено на движении. Они напоминают собою народное представление – скоморошье и балаганное. «Цикл сказок Пушкина – драматическое зрелище того, как поэт отстаивает перед грозным лицом жизни свои нравственные принципы. Он делает это с „усильным, напряженным постоянством “– то идет на компромисс с суровыми нормами фольклора, то избегает столкновения, то, казалось бы, достигает неустойчивого равновесия с ними и как будто без потерь выходит из единоборства» (В. С. Непомнящий). Исключение составляет «Сказка о Золотом петушке», пронизанная личными, лирическими мотивами, связанными с ложным положением, в котором оказался Пушкин при дворе. Заглавный образ птицы, охраняющей покой страны и предвещающей беду, связывается в сознании Пушкина с образом его Музы, которую царь пожелал присвоить себе. И вот в финале Золотой петушок