Владимир Козаровецкий - Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

И, наконец, последнее. Как мы уже понимаем, 3-я строка этого «посвящения» не могла быть написана бездарным Ершовым, а в 5-е издание сказки попала из этой записи. Почему же Пушкин оставил такую строку именно в этом автографе? – Строка гениальная, это пушкинская «черта Апеллеса» .

Этой строкой Пушкин делал свой автограф очевидным свидетельством своего авторства .

Как понимать эту запись Смирдина и сообщение Анненкова, а также само слово «посвящение» в таком контексте у серьезных пушкинистов сомнения не вызывало, в том числе ни у Н.О.Лернера, по предложению которого первые 4 строки сказки в этом варианте стали включать в собрания сочинений Пушкина, ни у М.К.Азадовского, по предложению которого включать перестали. Азадовский мотивировал свое предложение «не включать» тем, что непонятно, все ли четверостишие принадлежит Пушкину или он только отредактировал его; при этом он полагал, что строка «Против неба – на земле» – ершовская правка.

Видимо, Азадовский был так убедителен, что с момента публикации его заметки приведенное четверостишие в пушкинских изданиях больше не приводится. И правильно – поскольку приводить надо всю сказку, а не одно четверостишие. Но у меня все эти выкладки пушкиниста вызывают ряд вопросов. Например: возможно ли слова «принадлежат Пушкину» понять в смысле какой бы то ни было «редакционной работы»? Стереотип ершовского авторства был настолько силен, что пушкинист вопреки логике оттрактовал эти слова в прямо противоположном их смыслу понимании. Азадовскому «не приходило в голову, что, выправляя эти стихи», именно Пушкин правит Пушкина; между тем, на фоне общепризнанного авторства Ершова запись Анненкова подчеркивает , что эти строки «принадлежат Пушкину» .

В связи с предполагаемой пушкинистом «редакционной работой» Пушкина в этом четверостишии напрашивается и другой вопрос: мог ли Пушкин оставить автограф, в котором хоть одна строчка принадлежала не ему? Не касаясь сомнительной этичности такого предположения, замечу, что я готов понять Пушкина, как автора сказки , пожелавшего оставить свой автограф – «документ» для будущих поколений, в надежде, что мы обо всем догадаемся и все поставим на свои места. Но оставлять записанное своей рукой четверостишие, которое является отредактированным им текстом Ершова? Зачем? Может ли кто-нибудь объяснить, какой в этом смысл?

Поскольку свидетельства Смирдина и Анненкова никогда не подвергались и не подвергаются сомнению, я и предлагаю считать «Заглавие и посвящение сказки “Конек-Горбунок”» (так названы эти первые четыре строки сказки в описи бумаг Смирдина) существовавшим пушкинским автографом и на этом основании – хотя и не дошедшим до нас, но имевшим место в действительности документальным свидетельством пушкинского авторства сказки .

Стремление оппонентов представить дело так, что не было никакого автографа, понятно: это ведь и в самом деле факт, который мог бы стать решающим, если бы автограф сохранился. Потому что само появление такого автографа невозможно объяснить ничем иным, как стремлением Пушкина оставить подтверждение своего авторства. А приравнять свидетельства Анненкова и Смирдина к факту дежурные ершоведы и пушкинисты, разумеется, категорически отказываются, предпочитая цепляться за «фантастическую по своей природе версию» авторства Ершова.

Предположим, мои оппоненты, даже будучи вынуждены согласиться с тем, что Ершов не мог быть автором «КОНЬКА-ГОРБУНКА» , не согласятся с доказательствами пушкинского авторства сказки – ни с доводами по поводу высказываний Пушкина «Теперь этот род сочинений…» и «Этот Ершоввладеет…» , ни с анализом записей Анненкова и Смирдина, – настаивая на необходимости недвусмысленного документального подтверждения такого авторства. Но факт признания «неавторства» Ершова при отсутствии документальных подтверждений подразумевает, во-первых, возможность признания авторства Пушкина при тех же условиях, а, во-вторых – становится признанием имевшей место литературной мистификации. А в случае литературной мистификации меняются и способы доказательства авторства.

Рассмотрим все возможные методы доказательства пушкинского авторства сказки помимо уже упомянутых доводов.

1) Есть способ, к которому уже прибегали в истории отечественной литературы – и речь тоже шла о пушкинском произведении. Когда в начале прошлого века решался вопрос о принадлежности Пушкину «ГАВРИИЛИАДЫ» , а письменного подтверждения, то есть документального свидетельства, на руках у исследователей еще не имелось, поступили просто. Был задан вопрос: а кто мог написать эту поэму в то время, когда впервые появились ее списки? И вопрос однозначно определил ответ: только Пушкин. Что ж, мы вполне можем поступить так же и задать аналогичный брюсовскому вопрос: а кто мог в 1833 году написать «КОНЬКА-ГОРБУНКА» ? Я полагаю, ответ будет тот же.

2) Есть и другой – общепринятый в литературоведении – метод определения авторства: стилистический анализ. Воспользуемся им для ответа сразу на два вопроса: кому из двух авторов, Ершову или Пушкину, соответствует стиль сказки, имея в виду, что стиль – это характер ? (Бюффон: «Стиль – это человек» .)

Стиль первопечатной редакции «Конька-Горбунка» – это стиль литературной сказки, детали народного сюжета которой обработаны в литературном, поэтическом ключе ( «Тихим пламенем горя, Развернулася заря», «Стало на небе темнеть, Воздух начал холодеть» ; «…Где, я слышал стороною, Небо сходится с землею, Где крестьянки лен прядут, Прялки на небо кладут» ) с закреплением народных, разговорных оборотов речи едва ли не в каждой строке. За этим стилем возникает образ талантливого поэта, свободно владеющего версификацией и русской разговорной речью, у которого народная «фраза во всей нетронутости и чарующей меткости ложится в строчку целиком, без малейшего ущемленья», человека с органичным чувством юмора, остроумца, свободно владеющего игрой слов ( «Наш отец-старик неможет, Работа́ть совсем не может» ), дерзкого на язык и позволяющего себе не только вольности по отношению к царю («Только, чур, со мной не драться…» ), но и прямую издевку в его адрес («Царь тотчас велел отвесить / десять шапок серебра. – В.К. ). И, по милости своей, Дал в прибавок пять рублей; Царь-то был великодушный!» ), образ крупной личности с пониманием истории – как внешней исторической роли России, так и внутренних условий ее осуществления.