Андрей Воронцов - Неизвестная история русского народа. Тайна Графенштайнской надписи

Каждая «весь» имела свою территорию, несколько таких поселений в зависимости от географического положения связывались в округ, возможно, называвшийся «жупанией», коль скоро имелся голова-supan». Военную власть в округах осуществляли князья (латинская калька – princeps), центральная власть принадлежала князю-воеводе (dux).

Свободные крестьяне на уровне селения организовывались в совет, называемый «соседством» (словен. sosednja, sosečka). На уровне округа совет именовался «поезда» (pojezda), куда приезжал обычно высший представитель власти, в том числе воевода (что соответствует древнерусским княжеским и царским «поездам»). На общенародном уровне такой совет назывался «веча» (вече). На «вечи» избирался новый воевода, непосредственно или через посланников, так называемых «добрых людей». Воевода посвящался во власть через ритуал на сохранившемся по сей день Княжьем камне , представляющем собой растесанный под трон гигантский обломок какого-то римского строения. По традиции, новый воевода должен был прийти к нему пешком, в простой крестьянской одежде, ведя одной рукой под уздцы кобылу, а другой рукой – быка.

На Княжьем камне восседал старейший по возрасту «косез» – так назывались карантанские бояре. Вокруг стояли другие косезы, воины и народ. Старейший косез задавал воеводе несколько ритуальных вопросов, потом принимал из его рук быка и кобылу и уступал ему место на Княжьем камне. Сидя на камне, князь-воевода торжественно приносил присягу народу и косезам.

Традиция посвящения во власть на Княжьем камне, очевидно, очень древняя и восходит к венетским традициям, потому что существовала и в Великом Новгороде, а новгородские словене, как мы помним, прямого отношения к норичанам VI века, в отличие от прасловенцев-карантан, не имеют. Тем показательней удивительная преемственность этой традиции у разных потомков праславян-венедов.

А вот традиция « идти на роту », то есть принимать присягу, по моему мнению, напрямую наследована восточными славянами от нориков-венедов, поскольку существовала не только в Каран- тании и Новгороде, но и по всей Киевской Руси.

В Карантании «rota» фигурировала как вид присяги в определенных, скрытых от любопытных глаз местах, именуемых «rotišče» (сравни наше «урочище»), а свидетели присяги назывались двояко: «svidok» и «posluh», — так сказать, «взирающий» и «слушающий». Вообще, древнее слово «рота» в значении присяги сохранилось только в двух современных языках – русском и словенском. Согласно Этимологическому словарю русского языка Фасмера (М., 1971. Т. 3. С. 507): « Рота – «клятва, присяга», родственно др.-инд. vratám – «правило, заповедь, закон». Э. Бенвенист в книге «Словарь индоевропейских социальных терминов» пишет: «Торжественная клятва включала несколько действий, одним из которых было шествие к месту присяги. К присяге «шли»: лат. ire in sacramentum «идти к присяге», русск.(уст.) идти на роту ».

Действительно, наше слово «рота» в значении «присяга» – устаревшее, но именно от него произошла наша воинская рота и наша артель. Читаем у Даля: «Нет сомнения, что это слово наше и образовалось от роты , присяги: ротниким. мн. уже XII в. составляли в Новгрд. дружины, дававшие старосте своему роту , отправляясь артелями в торговлю или на похождения; рота , присяжная артель, дружина, товарищество, братство. Ротниками звались повольники, ушкуйники, вольница, шайки и артели для набегов, грабежа» (СПб.—М., 1882. Т. IV. С. 105). Что же касается артели, то она и есть, по Далю, видоизмененная рота: « АРТЕЛЬ ж. на севере артиль ; артель и рота , с перестановкою, как рожь и аржаной и др., одно и то же древнее слово, от ротитися , обетовать, клясться, присягать» (СПб.—М., 1880. Т. I. С. 24). Кроме того, древней «роте» (восходящей к древнеиндийскому vratám) родственны наши слова «врата», «ворота», «ворот», «рот».

И в русском, и в словенском языке употребляется слово «община» (občina) для обозначения общности людей на определенной территории, которое между тем ныне не является общеславянским. Например, в украинском и белорусском языках вместо него применяется слово «іромада». На общеславянском языке «работа» будет orbota , на старославянском и современном русском – « работа », а вот на древнерусском и старословенском языках оно звучит одинаково – « робота » ( robota ). Как и в Киевской и Московской Руси, внутренние беспорядки в Карантании назывались «крамола» (carmula), коварное убийство – «разбой» и т. д.

А «норикский конвент», поразительным образом возродившийся в Святославовом «комéнте»?

При этом, по мнению историков, словенский и русский народы наименее связаны друг с другом среди всех славянских народов! Как же тогда возможно удивительное сходство в языках и древних обычаях словенцев и русских? Полагаю, только в том случае, если они имели в древности общих предков – нориков-венедов, упомянутых Нестором-летописцем.

Густынская летопись говорит о судьбе венедов после исхода из Норика:

«Когда разошелся славянский народ по Сарматии и осело каждое племя его на своем месте, отчего каждое из них по-разному прозвалось (как уже говорилось выше), тогда не имели они над собою общего обладателя, или князя, а только над каждым родом своим владел: один князь был в Новгороде, другой у древлян, третий у полян т. д. А какие обладатели, и устройство тогда у них было, нельзя знать, потому что письма они не имели. Когда же начали они иметь письмо, с той поры и начинают рассказывать о своих обладателях, а также об устройстве своей земли.

Кий, Щек, Хорив, Лыбедь . Вроде бы было у полян три брата-князья – Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь. И были то люди мудрые и смышленые. Жил Кий с родом своим на горе, где спуск Боричев. Брат его Щек жил по другую сторону, на горе, называемой Щекавица. А третий брат, Хорив, жил на третьей горе, которая называется Хоревица. И был там лес великий, в котором ловили зверей.

Киев сооружен . И вот построили они на горе над Днепром город и назвали его Киев, во имя старшего брата. Был здесь и перевоз через Днепр. И с той поры начался этот славянский город Киев».

Рассказ автора Густынской летописи ни в чем не противоречит рассказу Нестора-летописца в ПВЛ. Строить догадки на тот счет, что было после Кия, Щека, Хорива и Лыбеди, осторожный Густынский летописец отказывается:

«Не можем знать, в какие времена и годы и сколько лет княжил этот Кий, и какие были его дела, устройства и войны, и кто после него княжил, и имел сына или нет, и сколько лет после него прошло до великого князя Рюрика, и его ли бояре Аскольд и Дир княжили в Киеве. Потому что о том никакого писания нет, только то знаем, что после смерти сих братьев множество погромов и междоусобных войн было, восстал ибо род на род».