Линор Горалик - Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими

ГОРАЛИК Какое это было время года в эту поездку?

ГОРБАНЕВСКАЯ Октябрь. В середине октября я выехала из Ленинграда на попутках, о чем у меня написан цикл «Три стихотворения, написанные в дороге». Там в каждом из трех стихотворений обыгрываются три названия города: Юрьев, Дерпт и Тарту.

ГОРАЛИК Что было зимой?

ГОРБАНЕВСКАЯ Ой, я так не помню.

ГОРАЛИК Хорошо.

ГОРБАНЕВСКАЯ Я не помню все подряд. Ну, во-первых, 64-й год – у меня уже была машинка, которую мне мама подарила перед тем, как я должна была писать диплом. Так что я безусловно занималась распространением самиздата, потому что до того я занималась только на чужих машинках и тем, что раздавала – где-то напечатаю, раздам, говорю: «вернете мне мой экземпляр и еще один». Так я распространяла «Реквием», когда у меня собственной машинки не было, но я своими руками все равно напечатала не меньше пяти закладок по четыре экземпляра (думаю, даже больше) и очень много раздавала вот так, с возвратом. А тут я уже сама вовсю, конечно, занялась печатанием самиздата, потому что это было самое увлекательное занятие в те годы.

ГОРАЛИК Я вас все время спрашиваю, и в той беседе спрашивала, про страшно – не страшно. Страшно было или нет?

ГОРБАНЕВСКАЯ Печатать самиздат?

ГОРАЛИК Ну и вообще. Вы мне тогда уже объяснили, что это не просто было не страшно, а вы сказали фразу, которая мне была очень важна: «Это их было дело за нами следить, а наше дело было…»

ГОРБАНЕВСКАЯ Да-да. А потом, это было очень интересно, потому что ведь в чем самая суть самиздата? Нет, машинисток, которые печатали за деньги, – этого было очень мало, а добровольцев, которые выбирали, что печатать. Тиражи…

ГОРАЛИК Что вы выбирали?

ГОРБАНЕВСКАЯ Ой, если б я щас вспомнила! Я уже не вспомню. Потом, бывало, что я и не могла печатать, если что-то дают на одну ночь. Я лучше помню, что я печатала уже позже, в это время не помню, но очень много, конечно.

ГОРАЛИК А позже? Что помните?

ГОРБАНЕВСКАЯ Позже? Ну вот, например, очень хорошо помню, как распечатывали книгу Толи Марченко в 67-м году. Ее распечатывали, я получила только кусок, роздали друзьям, нескольким людям на распечатку, и я довольно долго так и не читала книгу целиком. Где-то я ее прочла году, наверное, в 69-м, но до посадки еще. А так, я перепечатывала, мне было ужасно интересно, и мне было интересно, что же там еще, поэтому я, видимо, это особенно сильно запомнила. Ну что перепечатывала? Помню, я перепечатала письмо старому другу, которое я получила, дай Бог памяти, от Наташи Светловой, и отнесла Алику Гинзбургу для его книги, которая у него называется «Дело Синявского и Даниэля», которая с легкой руки «Посева» получила название «Белая книга». «Феникс-66» я для Галанскова не перепечатывала, но зато нашла для него бумагу, которая давала семь экземпляров очень хорошего качества, потом Павлик Литвинов эту бумагу называл фенологической – от слова «феникс». А я ее для чего-то своего нашла, я уж не помню для чего, но я ее Юрке посоветовала.

ГОРАЛИК Про 68-й.

ГОРБАНЕВСКАЯ Все это уже есть. Есть мои тексты про «Хронику», естественно, про демонстрацию. Как раз это меньше всего требует…

ГОРАЛИК Я-то как раз хочу спросить не про факты и не про историю, а про вас: что вы чувствовали все это время, как оно внутри вас было? Про это ничего, конечно, нет.

ГОРБАНЕВСКАЯ Ощущение, что делаешь то, что очень нужно и чего очень хочешь. Вот делала я эту «Хронику», первый выпуск, которая, я об этом тоже писала, идея носилась в воздухе, а в конце концов, я ее осуществила. Со мной сейчас переписывается Алеша Костерин. Поскольку знаменитое совещание в Долгопрудном, как его вспоминает в насквозь лживых воспоминаниях Виктор Красин, оно проходило, что я уже и забыла, на даче у его деда, и Алеша говорит, что есть много свидетельств о том, что именно там было принято решение о выпуске «Хроники». Я на это могу только сказать, что если оно было принято, то оно было принято без меня. Я, видимо, в этот момент была в другой комнате (там действительно большая дача). И что «Хроника» начала выходить не по этому «решению». А очень может быть, что люди с вождистскими замашками, то есть в первую очередь Красин, во вторую Якир, действительно приняли решение что-то выпускать. Тем не менее их решение выполнено не было, если оно было. Там был Григоренко, там был Костерин, я, как всегда, где-то там со своей, как мне всегда хочется верить, незаметностью, не находилась там, где был центр принятия решений. Очень может быть.

Но «Хронику» (то есть нечто, какой-то информационный бюллетень – названия еще не было), как только я вышла в декретный отпуск и поняла, что у меня появилось время, я действительно решила выпускать. Я попросила благословения у друзей. Мы были на Автозаводской у Юлика Кима и Иры Якир, и были Илюша Габай и Павел Литвинов. И они меня благословили. Такая была техника «принятия решения», которое-таки привело к выпуску «Хроники».

Уточню: я ее назвала «Год прав человека в Советском Союзе», а «Хроника текущих событий» было подзаголовком. Потом это сместилось. Взят был этот подзаголовок из передач ВВС, у них была такая программа – «Хроника текущих событий». И действительно все это повторяли, очень может быть, что когда-нибудь Красин сказал: «Вот когда-нибудь будем выпускать, пусть называется „Хроника текущих событий“». Очень может быть. Но это тоже не его уникальная идея.

ГОРАЛИК К кому?

ГОРБАНЕВСКАЯ К Юре Гендлеру. Это группа ленинградцев, в которую входили Файнберг, Гендлер, Лев Квачевский, еще кто-то, с кем мы познакомились по письму-отклику на обращение Богораз и Литвинова «К мировой общественности». Вообще это обращение вызвало отклики в самых разных городах и создало нам знакомства по всей стране. Ну, более или менее. Но все-таки если считать Куйбышев, Горький (мне все хочется сказать: Самара), Нижний Новгород, но они тогда так не назывались, Украина, украинское было письмо, вот ленинградцы были, новосибирцы, еще из каких-то городов отдельные люди… Что касается Украины, было такое общее украинское письмо, где говорилось и о преследованиях, что были на Украине в предыдущие годы, и плюс к этому было отдельно еще харьковское письмо: Генрих Алтунян и… десять человек их там было, харьковчан, подписано. Так что появились знакомства. И я поехала в Ленинград. Я попала в Ленинград на окончание второго процесса ВСХСОНа. ВСХСОН – это Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа. Лидеров его – Огурцова, Вагина, Садо и, если правильно помню, Аверичкина – судили осенью 67-го, и им дали пятьдесят восемь-один, то есть семьдесят вторую тогдашнего кодекса статью – «измена Родине». У них в уставе было написано «свержение советской власти вплоть до вооруженных методов», и нашли один какой-то старый сломанный наган. Огурцов получил пятнадцать лет, остальные меньше, Садо в лагере стучал, про Вагина не скажу, но что-то такое тоже слышалось мне, не уверена, поэтому лучше не будем. Про Аверичкина вообще ничего не знаю. А весной 68-го судили (уже не по семьдесят второй, а по семьдесят-один, «антисоветская агитация и пропаганда») еще семнадцать человек: те были вожди, а эти – просто члены. Причем организация была действительно до семидесяти человек. И судили их по такому принципу: если человек хоть кого-то завербовал в организацию, он шел как подсудимый, а если нет – как свидетель. Один из этих свидетелей пришел к Гендлеру и рассказывал, и это все я потом записала. Из Ленинграда я поехала в Тарту.