Линор Горалик - Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими

ГОРАЛИК Что он учил вас готовить?

СВАРОВСКИЙ Разную еду, поскольку он жил в разных странах – в частности, докторскую диссертацию он защищал в Италии, то он и итальянские блюда знал. И первое, что он научил меня готовить, – pasta pomodori и pasta marinara.

ГОРАЛИК Большое дело, между прочим!

СВАРОВСКИЙ Ну да, особенно в те времена, когда ты советский мальчик и ты совершенно не представляешь, что такое вкусное в природе бывает и что так просто это сделать. Барашка мы с ним запекали. По барашку он вообще был большой специалист. Греческие бобы я научился готовить, и по сей день готовлю. Это безумно вкусная еда. Что еще делали?.. Кино мы с ним смотрели.

ГОРАЛИК Какое? Какое кино смотрят в Дании?

СВАРОВСКИЙ Ну, мы смотрели всякое модное кино, естественно. И не только с ним.

ГОРАЛИК Я имею в виду – какой страны кино? Голливуд?

СВАРОВСКИЙ Он любил Голливуд, потому что он был человеком скрытых гомосексуальных наклонностей, ему нравились такие сентиментально-гламурные дела. А я как раз не очень любил. Но он всякое изящное кино тоже смотрел. Датское кино я, конечно, смотрел, которое тогда нарождалось, фон Триера, которого никто не знал, а в Дании знали. И «Королевство» смотрели, конечно. Шикарная, кстати, вещь, думаю, лучшая вещь фон Триера.

ГОРАЛИК Что вы там читали все это время и откуда брали книги?

СВАРОВСКИЙ Мне привозили из России безумное количество книг. Я и сам возил. У меня библиотека была огромная, книг двести-триста. В основном это была церковная литература… ну и всякая другая.

ГОРАЛИК Вы уехали как раз в тот момент, когда в России стали появляться книги, которых никогда до этого не существовало.

СВАРОВСКИЙ Ну вот их и привозили. Плюс были американские книги. И при церкви была библиотека, она не идеальная была, конечно. Мы как раз каталогизировали библиотеку – массу трогательных вещей нашли там: мы находили, например, оставленные специально в книгах (представляете, люди прятали документы в книги в библиотеке) закладные, например. Датские банки выдавали кредиты под имения, которые под большевиками находились. Верили датские банки, что это ненадолго. Скажем, имение какое-то под Евпаторией человек заложил, причем получил значительную сумму денег под залог. Или еще какие-то письма находили: «Дорогая Лялечка, я в Галлиполи…» Фотографии. У меня даже какие-то фотографии есть, я их забрал себе. Все равно непонятно чьи.

ГОРАЛИК Вы полагали, что останетесь в Копенгагене навсегда? Переезд не планировали?

СВАРОВСКИЙ Нет, я планировал все только на завтрашний день, у меня не было будущего. Я жил вне времени, времени не было. Я не знал, что будет, вообще ничего не планировал. Единственное, я ездил в Россию, в Израиль.

ГОРАЛИК «Ездил в Россию, возвращался в Данию»… Как это ощущалось вообще? Вы же приезжали каждый раз в несколько другую страну, тогда быстро все менялось.

СВАРОВСКИЙ Да. Я когда первый раз приехал, это было довольно скоро, в 92-м году, это был шок. У меня же паспорта русского не было, но кое-где и границы не было русской. Я поставил эстонскую мультивизу в свой датский проездной документ, просто сел на поезд, купил СВ (это стоило один доллар) и приехал на Питерский вокзал, где мой друг меня встретил на старом «москвиче» и повез к себе домой. Я домой не поехал, мне было страшно. Я приехал, две недели помыкался, потом пошел в милицию, сказал, что я потерял паспорт. Они говорят: «Штраф сто тридцать рублей». Я заплатил.

ГОРАЛИК Сто тридцать рублей – это тогда сколько центов было?

СВАРОВСКИЙ Не помню. Нисколько. Тогда так все быстро менялось, но это были копейки. Я помню, тогда поменял тридцать долларов и жил на них месяц. Два раза в год ездил в Россию, на Новый год и летом. К друзьям, к родителям.

ГОРАЛИК Чисто человеческое ощущение от этих поездок было каким?

СВАРОВСКИЙ Очень страшно было, но интересно. Конечно, я понял, что дом потерян. То есть я уехал из одной страны, а это уже другая, и все, ничего не вернется. Никакого ощущения дома от Москвы. И даже дома у родителей не чувствовал себя дома. Помню, когда я первый раз приехал, я через четыре дня набрался смелости и поехал к папе, мама тогда была в командировке. Я позвонил ему и сказал, что я в Москве, сел на такси, приехал. Уже вечер был, там еще лампочки были такие тусклые, двадцать пять ватт, везде вкручены почему-то – ужасно темно. Мы сели пить чай, и тут стали стрелять из автомата. И он говорит: «Ну да, вот теперь у нас так». Мне очень нравилось в Киеве, я через Киев часто ездил. Я завел русский паспорт, но мне тогда нельзя было показывать свои датские документы в России. Поэтому я часто через Киев летал. Я через Вену прилетал в Киев, а потом на поезде – в Москву. В Киеве мне жутко нравилось. Там было тоже очень страшно, наверное, но там какой-то уют был, ну юг все-таки. Еще ездил в Крым. В Германию я ездил по разным делам, но поскольку я в монастырь там ездил или к знакомым, как-то туристом я себя не чувствовал.

ГОРАЛИК А когда вы начали писать, вы привозили сюда тексты? Вы пытались здесь кому-то их показывать?

СВАРОВСКИЙ Нет, я перестал писать. С тех пор как воправославился. С 92-го и по 97-й я не написал ни строчки.

ГОРАЛИК Этому есть какое-то объяснение?

СВАРОВСКИЙ Да, потому что я не понимал, как это увязать с нынешним своим мировоззрением, потому что все-таки очень много гордости и самолюбия раньше в этом было у меня лично. И я не знал, как это совместить. А потом понял, что не получается не писать, и тогда я стал писать снова. Но я изменился. Я понял, что то, что я пишу, – это не манифестация моей личности, а попытка делать красоту. Это другое дело. Это было философски приемлемо. Я пытался что-то религиозное сперва писать, но потом понял, что это можно делать редко. Часто такое не выходит. Часто – это будет профанация.

ГОРАЛИК Религиозную эссеистику или прозу?

СВАРОВСКИЙ Нет, стихи.

ГОРАЛИК До этого момента вы почти не писали стихи? Вы все время упоминали прозу, роман…

СВАРОВСКИЙ Нет, до отъезда я в основном писал стихи. Я даже какой-то конкурс выиграл, даже где-то пропечатали, то есть все было довольно успешно. Ну то есть в узком кругу любителей мои усилия ценились. Потом я от всех этих стихов отрекся. У меня, кажется, даже ничего их тех стихов не осталось. Ах да. Надо сказать, что я заболел же психически в 94-м году, у меня психоз начался. И я в острой фазе пробыл года где-то до 97-го.

ГОРАЛИК Это в Дании?

СВАРОВСКИЙ Это произошло в Дании, а лечиться я поехал в Россию. Это связано с датской психиатрией. Это одна из худших психиатрий, которые существуют на свете. Там, грубо говоря, все решается через электрошок и убойные медикаменты. У меня там друг полежал в больнице: шесть электрошоков. Он потом мне писал письма: «Здравствуй, Федя, я Илюша, ты меня, наверное, не помнишь, а мне рассказали, что мы дружили». То есть в датский дурдом лучше было не попадать. Там, правда, тебя прекрасно кормят, на каждого пациента по семь санитаров, которые будут там с тобой в игрушечки играть, но это ужас. Но здесь мне тоже с психиатром не повезло, прямо скажем. Мне ничего не помогало. Но я же верующий и оптимист, я надеялся, что все как-то устроится, что я выкарабкаюсь. И, действительно, болезнь не получила развития, а, наоборот, какая-то положительная динамика началась. Но, естественно, я приобрел в наследство от психоза массу недугов, то есть я действительно настоящий невротик с большими проблемами. А в 97-м году я вернулся в Россию, потому что решил жениться. Наши отношения с первой женой полностью разрушились уже давно. Я ее, видимо, довольно сильно обидел. Не срослось. Тут дело еще в том, что, поскольку я прислуживал в церкви, а священник был один, ему было невероятно тяжело. Человек он был очень добросовестный, совестливый, балканский человек, очень бурный, эмоциональный, поэтому он очень искал какой-то поддержки. И он мне сказал: «Пожалуйста, давай ты будешь у меня дьяконом. Я тебе доверяю, мы друзья. Давай вот мы будем вместе служить». Я говорю: «А что я должен для этого сделать?» Он говорит: «Ты должен либо жениться, либо в монахи». Я говорю: «Жениться не получится. Это не поможет». Я сейчас не буду вдаваться в подробности, но по ряду канонических причин единожды женатый человек, оставивший свою жену, принять священный сан не может. А он: «А давай тогда мы тебя в монахи пострижем». Я говорю: «Ну, это же совсем другое дело, я никогда об этом не думал». – «Ну, поезжай в монастырь». Ну, поехал я в монастырь в Мюнхен, пожил две недели или, может, даже месяц. Потом еще поехал и еще. Местный архиепископ готов был меня рукоположить. Но я колебался насчет монашества. В общем, я правильно, по-моему, поступил – я понял, что не могу. Не мое это – монашествовать. Дело в том, что я был человеком довольно распущенным всегда, и мне было очень стыдно, что так вышло. И я понял, что поврежденность моя – ее восстановить нельзя, я все равно таким и останусь. Я просто могу ничего этого не делать, от всего воздерживаться, но я уже навсегда такой, ущербный, и этого не исправишь, пока я не помру, будет так. И меня ужасно это мучило, вся моя прошлая жизнь. И я поэтому стал думать о монашестве, о сане как о возможности искупить свои поступки. Но я вовремя понял, что это же не игра, это служение, и тут по натуре просто надо быть другим. Не вышел бы из меня дьякон, священник. Тем более и с головой у меня были проблемы. Я все упирался-упирался, думал-думал, а потом появился какой-то шведский парень женатый, который давно хотел быть священником. Там много православных шведов, на самом деле. Шведы вообще все русское любят. Ну, вот его рукоположили, а через полгода он нашел себе какую-то девчонку, расстался с женой – и привет. И я подумал: «Слава Богу, что это не моя история!» Хорошо, что вот так легкомысленно я по этому пути не пошел.